Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

К началу XIX столетия писаное светское право приобрело значительное влияние в городах (особенно крупных и особенно в высших слоях общества). Именно оно давало основание судить и оценивать поступки и проступки людей. Проект уголовного уложения 1813 года в III части, 6‐м отделении «О наказаниях за обиды против добрых нравов или о стыдных преступлениях» предполагал равное наказание и мужу и жене за адюльтер: «церковное покаяние и содержание в монастыре от шести недель до 3‐х месяцев»[1170]. Свод Законов 1831 года все более решительно наступал на прерогативы церкви, согласно которым дела о прелюбодеянии оставались все еще в ведении духовного суда. То, что касалось морали и нравственности, церковь не собиралась отдавать на откуп светской власти. Свои установления она отождествляла с верностью православию и, шире, христианству.

Брачно-семейные дела в XIX столетии имели двойное подчинение, при этом подчас нормы старого права (основанного на византийских нормативных кодексах) прямо противоречили, особенно в имущественных вопросах (при все большем обретении женщинами правоспособности и самостоятельности в делах «по имуществу»), праву новому, светскому, записанному (а к 1830‐м годам и изданному в Полном собрании русских законов).

Ни в каких новых собраниях законов не могло уже найтись места прописанному в подробностях ритуалу позорящего наказания именно для женщин – но ведь известно, что писаное право в России формировалось несколько в стороне от народных традиций, а совершенствовалось в направлении идеологических, экономических, политических запросов именно государства, а не личности. Позорящие наказания в российском светском праве как таковые существовали, но «особость» гендерно атрибутированных позорящих наказаний (то есть позорных именно для женщин) ни в каких светских сводах законов не была прописана. Однако же даже среди современных событиям юристов бытовало мнение: позорящие женщин наказания зиждились на стремлении «посрамить виновных, дабы унизить в лице их порок и возвысить значение добрых нравов»[1171].

Как и в стародавние времена, небезупречное поведение девушки считалось прегрешением меньшим, нежели проступок (измена) замужней женщины.

Ответственность за лишение девственности возлагалась на саму девушку (поскольку она или допускала подобные отношения – или не допускала, исходя из известного принципа, приведенного информатором Тенишевского бюро из Ярославской губ. «Сука не захочет – кобель не наскочит»[1172]) и на ее родителей или воспитателей. Примечательно, что «уступчивость» девушки считалась простительной, если она допускала связь с мужчиной более высокого статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатого, и казалась особо предосудительной, если девушка уступала бедному, польщалась на «мужика»[1173]. Богатство, более высокий социальный статус были понятными и объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку «грешить», материальные выгоды извиняли ее «грех». Знаменитые строки Н. А. Некрасова иллюстрируют эту ситуацию – известные стихи, в силу жизненности ситуации, в них изображенной, стали песней, которая заканчивается словами: «Знает только ночь глубокая, как поладили они // Расступись-ка рожь высокая, тайну свято сохрани».

Напротив, ситуация, когда девушка «спутывалась по любви», была совершенно неизвинительной и приписывалась особой порочности и развращенности согрешившей. Девственность была тем особым природным даром, который давался каждой, и бедной, и богатой; но в зажиточных семьях сохранность ее могла быть не самым важным фактором: «имущественный достаток невесты при выходы в замужество, часто покрывает отсутствие в ней целомудрия», заключил информатор по Калужской губернии[1174].

В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, стало принято давать очистительную «молитву девке-родильнице», после которой девушка получала очистительную память от поповских старост, коим и поручалось исследование дел о внебрачных рождениях[1175]. Иногда – это был путь к покаянию – священник назначал епитимью. Согрешившая трижды должна была на коленях обползти церковь. Есть данные, что уже в начале XX века у русского населения, скажем, на Украине, этот способ поношения и опозоривания молодой почти исчез[1176] и «вместо него часто священник обязывает молодую поработать у него несколько дней» – записал информатор Тенишевского этнографического бюро в середине XIX века.