Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Конечно, выше приведены примеры из области обычного права. Право светское, официальное, писаное было куда более гуманным в отношении адюльтера, но… большинство юристов в то время даже не допускали мысли о том, чтобы наказание за супружескую измену было равным для обоих полов. «Одинаковая ответственность мужа и жены за прелюбодеяние идет вразрез с общественным сознанием и глубоко вкоренившимися понятиями и нравами общества, основанными не на априорных теоретических рассуждениях, а на требованиях действительной жизни, вытекающих из экономических и социальных условий ее, и пока последствия не изменятся до полного уравнения обоих полов, не только в правах своих, но и в деятельности, род занятий и приобретении средств к жизни, скажу более – пока рожать незаконно прижитых детей будут только прелюбодействующие жены, а не мужья, до тех пор прелюбодеяние жены всегда почитается и будет на деле более преступным, чем нарушение супружеской верности со стороны мужа»[1284].

«Трудно представить себе счастливое продолжение брачной жизни, взбаламученной возбуждением уголовного преследования за неверность; трудно допустить, чтобы отбытое наказание возбудило уснувшие чувства любви. Но нет достаточных оснований отвергать наказуемость прелюбодеяния после расторжения брака» – так размышлял один из русских юристов, предлагая за измену «вначале разводить, а затем наказывать», ибо «государство же должно позаботиться, чтобы такие события отнюдь не имели места… Угроза соответствующим уголовным наказанием, подкрепляемая неуклонным ее применением, охладила бы не одно пылкое сердце»[1285]. Но пока юристы обсуждали, стоит ли или не стоит наказывать за адюльтер, народ вырабатывал свои привычки. Нижегородский информатор (Лукояновский уезд), отметив, что «случаи супружеской неверности бывают довольно часто», указал на новшества, о которых и не слыхивали век тому назад: «На вопрос, почему она оставила мужа, – отвечает: „Надоел… Не люб…“»[1286]

***

Отношение к позорящим девушку или женщину наказаниям за неверность как к обязательному акту возмездия в условиях войн и революций начала и особенно середины XX века стало размываться. При советской власти, однако же, тема «Стыд – та же смерть» оказалась неожиданно трансформированной в годы затруднения разводов[1287] и сталинской пронаталистской политики, направленной на «укрепление семьи». Это, несомненно, отдельная тема разговора[1288], но очевидно: устыдительные наказания в измененном виде появились в годы, когда частная жизнь индивидов все более переставала быть таковой – а именно в годы, когда внерабочие отношения и частные интимные связи становились предметом «разборов» на комсомольских и партийных собраниях.

Даже в годы хрущевской оттепели установка на «традицию» гласного обсуждения семейных кризисов, связанных с адюльтером, обсуждения (и осуждения) их в рабочих и производственных коллективах, на партийных, профсоюзных собраниях сохранялась[1289]. Государственная политика поддержки семейного союза нашла выражение в манипулировании моральной категорией «прочной советской семьи»[1290], а коллективные решения «по справедливости» как раньше, так и в это недавнее время очень часто превращались в самосуд. Дисциплинирующие своих членов собрания восходили, по мысли современных социопсихологов, к покаянным практикам восточного христианства[1291] и накладывались (добавим мы) на традиции русских сельских сходов в Южной России, выносивших вердикты о виновности женщин и мерах наказания. За неполный век такая социальная память изжиться запросто не могла. Не случайно и французский исследователь Ален Блюм предупреждает об осторожной оценке воздействия индустриализации на семейные взаимоотношения, подчеркивая консервативность традиционных российских семейных структур и сохранение основного элемента стабильности семьи – института брака: СССР стал индустриальной страной, но в общественном сознании были укоренены старые воззрения[1292].