Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Изменения предпочтений молодежи, связанные с отхождением от матримониальных ценностей, явились частью конфликта «отцов и детей», хотя в данном случае уместна формулировка «родителей и дочерей». Провинциальная помещица М. А. Данилова (урожд. Ундольская) в своих воспоминаниях цитировала старших родственниц, которые с непониманием относились к ее отрицанию раннего замужества: «Маше уже 23, и она еще не замужем. Никто из бывалых у них в доме молодых людей ей не нравился. С ее серьезным и вдумчивым характером трудно будет ей найти подходящего мужа»[1315].

Легитимация наметившейся тенденции происходила во врачебном дискурсе. Социальный историк Б. Н. Миронов полагает, что было некое «рациональное решение правительства», возникшее под влиянием представителей образованных кругов общества[1316]. И возникло оно – считает он – под влиянием врачебного и педагогического дискурсов, культивировавших образ «сознательной матери», заводившей детей в возрасте, далеком от подросткового. Либерально настроенные врачи с одобрением относились к возможному повышению детородного возраста. Среди доказательств были анатомо-физиологические: к 21 году женщина достигает половой зрелости. Непререкаемый авторитет для матерей начала XX века врач В. Н. Жук указывал, что наиболее здоровые и крепкие дети рождаются у женщин в возрастном промежутке от 19 до 35 лет[1317].

В условиях разорения помещичьих семей, с особой силой проявившегося с 1880‐х годов, с их патриархальным укладом жизни уходили в прошлое традиционные гендерные отношения. Все чаще горожанки вынуждены были работать, что объяснялось не их феминистическими взглядами, а финансовой необеспеченностью семьи. К их числу относились и многие деятельницы феминистского движения 1860–1870‐х годов. Они признавались, что их профессиональная деятельность была обусловлена необходимостью содержать себя и своих детей. Горожанки все больше вовлекались в публичную деятельность, связанную не столько с общественной активностью, сколько с освоением профессиональных ролей. Сферы наемного труда для женщин расширялись – медицинская (врачи, акушерки), педагогическая, фабричный труд, журналистская и пр. «Теперь редкая женщина только жена, мать и хозяйка, она часто при этом учительница, акушерка, фельдшерица, врач, швея, кассирша и др.», – отмечал П. Чухнин на съезде врачей в 1913 году[1318].

Смена приоритетов и потребность женщин в труде приводили к отсроченному материнству. Нижняя граница возраста первых родов повышалась. Анализ семейного положения учительниц провинциальных женских гимназий показал, что их основной контингент – незамужние и бездетные женщины в возрасте 25–30 лет[1319]. О том же говорит анализ социального статуса образованных повивальных бабок (позднее назывались акушерками)[1320]. Зачастую их объединяло тяжелое материальное положение, вызванное отсутствием родственников, бедностью родителей. Все больше женщин в городской среде вынуждены были самостоятельно содержать себя, направляя все свои усилия на профессиональное совершенствование, а не на поиски подходящей партии. Да и в глазах потенциальных женихов бесприданницы не являлись желанными партиями. Верхняя граница возраста заключения первых браков среди учительского состава варьировалась вплоть до пятого десятка[1321].

Таким образом, разложение патриархальной семьи, участившиеся случаи развода, с одной стороны, и женская эмансипация – с другой, приводили к тому, что образованные женщины, горожанки, дворянки все чаще ограничивались рождением двух-трех детей.

Еще одной важной составляющей рационализации женской сексуальности пореформенной России стало сокращение количества беременностей и родов в жизни горожанок. Модернизация российского общества, распространение идей либерализма, гуманизма, развитие женского просвещения приводили к индивидуализации сознания. Частные интересы все чаще становились выше групповых, в том числе и семейных. Сокращение числа деторождений в семьях стали фиксировать дореволюционные ученые и писатели. Публицист, исследователь быта В. Михневич в отношении состоятельных интеллигентных супружеских пар столицы отмечал, что те «боятся детей», смотря на «плодовитость супругов» как на «обузу»[1322]. Все это, по мнению исследователя, являлось показателем деморализации семьи и личной безнравственности. Врач П. Чухнин указывал: «Замечается как бы стремление не к полному освобождению себя от детей, а к ограничению их числа»[1323]. Особенно данная проблема волновала известного врача и общественного деятеля Д. Н. Жбанкова[1324].