Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Под влиянием многочисленных предписаний экспертов в обществе стали формироваться различные концепции «идеального материнства» («ideal motherhood», «perfect motherhood»)[1346]. Среди складывавшихся концептов можно выделить два противоположных. С одной стороны, врачи, педагоги, литераторы настойчиво доказывали, что материнского инстинкта недостаточно для воспитания детей. Они стали предъявлять к матерям широкие требования, тем самым конструируя модели их поведения. Материнство превращалось из естественной роли женщины в важнейший ее социальный статус и в общественный институт. Под влиянием появлявшихся многочисленных врачебных предписаний относительно деторождения, ухода за детьми, их воспитания наблюдался процесс медикализации и коммерциализации материнства (то, что М. Фуко относил к области «биополитики»)[1347]. К концу XIX века под воздействием экспертного дискурса (прежде всего врачебного, а также педагогического) получили очертания концепты «сознательного», «экспертного» и даже «профессионального» материнства. Подобные тенденции были свойственны и западному обществу, что дало основание исследователям называть XIX столетие веком «материнства»[1348].

Основное содержание концептов идеального материнства, озвученных врачами, педагогами, публицистами, сводилось к тому, что мать должна с особым вниманием подходить к своему репродуктивному здоровью, готовиться к деторождению, практиковать грудное вскармливание, находиться в постоянном контакте с врачами, окружать ребенка правильными предметами (мебелью, игрушками, одеждой), ориентироваться на актуальные педагогические идеи в воспитании детей, постоянно просвещаться в вопросах, связанных с деторождением и воспитанием детей. С развитием научного знания (медицинского, педагогического) требования к «новым матерям» постоянно росли. Материнство стало коммерциализовываться (производство специальных предметов для беременных, детские коляски, приспособления для вскармливания, детская мебель, игрушки, одежда, питание для младенцев и пр.).

Очевидно, что воспреемницами новых идей становились преимущественно обеспеченные женщины, горожанки. Но формирующийся дискурс «идеального материнства» имел направленность к масштабированию. Во многом это было связано с попытками сокращения детской и прежде всего младенческой смертности среди крестьянского населения. Именно с конца XIX века появились многочисленные публицистические брошюры (ориентированные на сельских женщин), в которых простым языком рассказывалось о правильном уходе за ребенком.

В условиях разрушения патриархальных семей, формирования нового (европейского) типа брачности, либеральной атмосферы, женской эмансипации появился новый вариант патриархата (это говорит о многомерности самого термина и его проявлений), который выражался через идеалы материнской заботы и культ детоцентристской семьи. Материнство становилось формой социального служения и выражением гражданского долга женщин[1349].

В отношении женщин формировались так называемые «политики тела»[1350] (М. Фуко), которые можно рассматривать как способ управления и контроля над ними. Теоретики феминистских и гендерных исследований (Дж. Батлер, А. Дворкин, Э. Гросс[1351]) «сексуальные и репродуктивные политики тела» относили к патриархальному обществу, в котором женщина играла роль сексуального объекта и «рожающей машины». В индустриальную эпоху «политики тела» приобрели скрытую форму. С развитием движения женской эмансипации власть всерьез обеспокоилась чрезмерной активностью женщин, в связи с этим новая идеология материнства стала особенно актуальной, так как она возвращала женщин в лоно семьи, ограничивая сферу их деятельности все тем же деторождением и воспитанием детей. «Идеальная мать», равно как и «идеальная женщина», не принадлежала себе, она должна была идеально выполнять многочисленные указания «экспертов», а если и иметь собственные взгляды на собственное репродуктивное поведение и воспитание детей, то исключительно в рамках экспертных предписанных правил, наставлений, рекомендаций. На женщину смотрели с позиции долженствования, все, что противоречило предписанным нормам, приобретало характер инвертированности в глазах современников. Незамужняя, бездетная женщина воспринималась как патология. Все сценарии для «истинной женщины» были сконструированы экспертами, воспевающими роль «сознательной матери». В конечном счете материнство вновь и вновь приобретало форму «принудительного института культуры»[1352] (А. Рич).