Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

В 1916 году известная американская феминистка Эмма Гольдман (дочь российских евреев, эмигрировавших в США), автор знаменитого трактата «Торговля женщинами», была арестована только за то, что распространяла информацию о противозачаточных средствах[1658]. Сложно наверняка утверждать, чем был вызван такой либерализм российского закона и профессионального сообщества. Можно предполагать, что в условиях масштабного распространения сифилиса, многочисленных абортов и детоубийств, большого количества брошенных детей использование средств контрацепции было единственной панацеей. Для большинства либерально настроенных врачей средства контрацепции являлись «предохранительным клапаном» от «преступных выкидышей», детоубийств и оставления детей. В то же время в обществе сохранялось амбивалентное отношение к контрацепции. Для большинства женщин она являлась аморальной, но в то же время к ней часто прибегали. Женские контрацептивы, вопреки критике, получили распространение в высших слоях общества, где не принято было прибегать к абортивным практикам. Не последнюю роль сыграли процессы женской эмансипации, разорения дворянского сословия, которые приводили к тому, что родители не способны были содержать значительное число детей.

***

В условиях пореформенной России наблюдался интенсивный процесс трансформации репродуктивного поведения в высших слоях общества, среди горожанок в сторону его рационализации. Вследствие либерализации страны, распада ценностей традиционной патриархальной семьи, разорения поместного дворянства, активизации публичной деятельности женщин, эмансипационного движения формировался новый тип брачности среди различных слоев общества. С высоты сегодняшнего дня очевидно, что за полстолетия в стране произошла невидимая демографическая революция, автономизировавшая сексуальное и прокреативное поведение. Рационализация их жизненных установок выразилась в существенном сокращении числа деторождений, повышении брачного возраста и возраста первой беременности. Новый тип рождаемости в России, схожий с европейским, сформировался чрезвычайно быстро – на протяжении одного поколения. Но в отличие от европейских стран он появился значительно позднее – со второй половины XIX века, что было связано с замедленными темпами буржуазного развития. Изменение женского репродуктивного поведения способствовало трансформации самого института материнства. Сокращение числа деторождений в женской жизни в условиях настойчивой пропаганды «сознательного материнства» вело к усилению внимания к рожденным детям, росту материнской ответственности, а в родительском воспитании – к распространению детоцентристской воспитательной концепции, предполагающей концентрацию интересов семьи главным образом на детях.

Изучение общественно-политического, медицинского и публицистического дискурсов второй половины XIX – начала XX века продемонстрировало, что со второй половины XIX века происходил процесс мифологизации материнства. До середины XIX века в России не было жестких стандартов, определявших материнское поведение. Обсуждение концептов идеального материнского поведения проходило под значительным влиянием западных идей. Врачи, педагоги, литераторы стали предъявлять к матерям широкие требования, тем самым конструируя модели их поведения. Материнство превращалось из естественной роли женщины в важнейший ее социальный статус и в общественный институт. К началу XX века присутствовали концепции «идеального» материнства: «сознательного», «экспертного», «профессионального», «интенсивного». В России зарождалось материнство в современном его понимании, при котором мать оказывалась активной участницей воспитательного процесса. Дети становились смыслом семейной жизни, ее центром («детоцентристские семьи»), а материнство – важнейшей сферой проявления гендерной идентичности женщин. В то же время за лозунгами «сознательного», «экспертного», «профессионального» материнства скрывалось бессознательное стремление части российского общества приостановить женскую эмансипацию, привязать женщин к семье и детям, убедить в том, что материнство – единственная важная социальная функция.