Смятение

– Да. – Она устремила взгляд куда-то вправо от макушки на его голове. – Это вы. Единственный, за кого я с удовольствием вышла бы замуж, это вы. – Стремясь предупредить любой ответ, она заговорила быстро: – Я, честное слово, много думала над этим. Я совершенно серьезна. Понимаю, я чуть моложе вас, но люди разного возраста все же женятся, и, я уверена, получается все хорошо. Я всего на двадцать лет моложе, а к тому времени, когда мне будет сорок, вам будет шестьдесят, это ничего не будет значить – сущий пустяк. Но я и не подумаю выходить ни за кого другого, а вы меня достаточно хорошо знаете, и вы сами говорили, что внешность моя вам нравится. Я умею готовить и не стану возражать, если это окажется Франция или где бы вы ни жили… я не стану возражать ни против чего… – Потом она уже не знала, что еще сказать, и заставила себя взглянуть на него.

Он не смеялся, и это было уже кое-что. Но по тому, как он поднял и поцеловал ее руку, она поняла: положение безвыходное.

– Ах, Полл, – произнес он. – Такой комплимент. За всю мою жизнь мне не доставалось такого возвышенного и серьезного комплимента. И я не собираюсь прятаться за всей этой чушью про то, что я слишком стар для вас, пусть даже в чем-то это и правда. Я привязан к вам очень сильно, считаю вас своим надежным другом, но вы не моя любовь, а ужас в том, что если этого нет, то и у всего в целом нет ни единого шанса.

– И вы не считаете, что когда-нибудь вы смогли бы?

Он покачал головой.

– Это то, о чем знаешь, понимаете.

– Да.

– Полл, милая. У вас впереди целая жизнь.

– Как раз об этом я и думала, – ответила она: звучало безысходно, но она так не сказала.

– Полагаю, вы считаете, что мне не надо было говорить вам, – выговорила, помолчав.

– Я так совсем не считаю. А считаю я, что с вашей стороны это было крайне смело.

– И все же это ничего не меняет, так?

– Что ж, по крайней мере, вы хотели что-то узнать – и вы спросили.

«И перенеслась из надежды в отчаянье», – подумала она, но опять не произнесла этого. Она не представляла, как прожить оставшуюся жизнь без него, не представляла, как вести себя с ним теперь – в западне этой тошнотворной плоскодонки за мили и мили ото всего на свете.

Спас ее внезапный ливень. Небо постепенно серело, и (как теперь ей казалось, уже часы прошли) они все гадали, пойдет ли дождь. Теперь она могла занять себя тем, что надо убрать остатки обеда, влезть в пальто с капюшоном, отвязать от ивы державший лодку конец, пока Арчи управлялся с шестом. Все равно оба промокли насквозь, пока добирались до лодочного причала. Вышло солнце, но скорее покрасоваться, нежели погреть, и Арчи потянуло в паб за виски, чтобы согреться, однако пабы были закрыты. Ничего не оставалось делать, как возвращаться на станцию и ждать поезда.

Стоя на платформе, она предупредила:

– Я никому не говорила… то, что вам сказала. Даже Клэри.

– У меня и в мыслях не было рассказывать Клэри… или кому бы то ни было, – был ответ.

Они были одни в купе медлительного воскресного поезда, останавливавшегося на каждой станции. Он говорил с ней о ее рисунках, о живописи вообще, о жизни на Гамильтон-террас, о чем угодно, кроме того, что она ему доверила или какие чувства это в ней вызвало. Чувства подсказывали ей, что он старается подкрепить в ней достоинство, и ей это не нравилось: понуждало самой что-то делать, чтобы справиться.

– Вот чем я, наверное, займусь, – сказала она, – после войны: найду кого-то, кто возводит здания, и стану создавать в них интерьеры. Я говорю не о просто раскраске или выборе обоев, я имею в виду внутреннюю архитектуру: двери и полы, камины… – Но тут она заметила, что начинает плакать, притворилась, что чихнула и отвернулась к вагонному окну. – Ну вот! Я точно простудилась, – сказала.

На Паддингтон он спросил, что бы ей хотелось сделать, и она ответила, что собиралась просто поехать домой. «Там кто-то есть?» – спросил он, и она уверила, что да, наверняка кто-нибудь есть.

На самом же деле она надеялась, что дома не будет никого, но, как оказалось, напрасно. Увидела пальто Луизы, брошенное в прихожей на столик, и тут же услышала, как та рыдает наверху. «Майкла убили», – мелькнула мысль, и Полли побежала вверх по лестнице.

Нашла Луизу лежащей на кровати вниз лицом в свободной комнатке.

Поначалу Луиза слова выговорить не могла – то ли от горя, то ли от ярости, она так и не поняла…

– С языка сорвалось! – прорвалось сквозь всхлипывания. – Кто-то пришел на обед и просто произнес это… этаким голосом, какая, мол, жалость… никакого предупреждения! А они все знали, а мне говорить и не думали. Она должна была знать, каким потрясением… Не могла я оставаться после этого! Взяла вышла из-за стола, а потом побежала. О-о! Полли! Как мне вынести это! И ведь, казалось бы, под самый конец войны! – И новый приступ рыданий овладел ею.

Полли присела на краешек кровати и робко коснулась ладонью руки Луизы. Та в конце концов затихла, повернулась, села, сцепив руки на коленках.

– Это было десять дней назад, – выговорила. – В «Таймс» писали, говорят, только она знала, что я не знаю.