Смятение

Ощущение восторга и счастья вернулось. Он носил шинель, от которой шел слабый запах дизельного топлива, соли и камфоры, поднятый воротник укрывал шею, кокарда на его фуражке слабо поблескивала в темноте, когда он поворачивал к ней голову. Они сели, держась за руки, и повели взрослый разговор, чтобы произвести впечатление на Тонбриджа.

– Новости радуют, верно? Старина Монти[22] дает как надо.

– Ты считаешь, что мы действительно выигрываем войну?

– Сама суди, – сказал он, – такое впечатление, что поток обращается вспять. Русские держатся в Сталинграде. Северная Африка определенно пока наша самая большая победа. Но нам еще шагать и шагать – путь долог.

– Что с твоим кораблем?

– Забарахлил двигатель левого борта. Каждый раз его вроде бы чинят, и каждый раз он выходит из строя. Так что теперь предстоит настоящий серьезный аврал. Было, разумеется, и другое всякое. Но команда держится молодцом. Малыш Тернер припас нам немного сыра для тебя, он у меня в чемодане. Я тоже баночку масла заначил. Так что надеюсь, встретят меня приветливо.

– Так встретили бы в любом случае, – сказала она. – Все так хотят повидаться с тобой. Лидия хотела в твою честь надеть платье подружки невесты. Ты как, не смог бы нарисовать Джульетту? Для Зоуи это была бы такая радость.

– Попробую. Нелегко, потому как в этом возрасте они не сидят спокойно. Ты моя лучшая натурщица. А которая Джульетта?

– Самая маленькая моя кузина.

– Она была восхитительна. Надо будет попробовать. Времени, правда, не очень-то много.

– Тебе когда обратно надо?

– Боюсь, завтра днем.

Не сказал он тогда ей того, и выяснилось это только за ужином (как ей показалось, почти случайно), что на следующий день он не обратно на корабль отправится, а собирается участвовать в авианалете на Германию. «Меня подхватят в Лимпне – это, кажется, ближайший к вам аэродром, но дьявольски мал для такого бомбардировщика, как «стирлинг». Впрочем, говорят, что в самый притык смогут. Это было бы супер, – ответил он Вилли, предложившей подвезти его на аэродром. – Так было бы приятно, когда семья провожает в полет.

– Зачем, скажи на милость, ты летишь на бомбардировщике? Ведь тебе же не приказали, нет?

– Нет. Просто подумал, забавно было бы. В данный момент меня весьма интересует маскировка. Сказал, что мне было бы полезно пролететь по воздуху. И со мной согласились.

Гордость не позволила ей дать семейству понять, что для нее это – новость. Но когда они остались вдвоем, раздеваясь перед сном, она спросила:

– Почему ты мне не рассказал?

– Я собирался. И рассказал.

– Никак не соображу, зачем тебе это нужно. Ты же можешь, тебя же могут…

– Нет, милая, это очень навряд ли. Где ванная, дорогая? А то я ориентировку потерял.

Она объяснила, и он ушел. Пока она была одна, остатки новостных сообщений бомбами сыпались на нее: «Три наших самолета не вернулись», «С задания не вернулись два наших бомбардировщика». Он безумец, если отправляется на такое, когда не обязан. Конечно же, это опасно. С его стороны нечестно рисковать своей жизнью – намеренно, как выяснилось, – коль скоро он женился на ней и так рвался иметь семью.

– А Ци знает? – спросила она, когда он вернулся. (Это могло бы его остановить: она была уверена, что Ци была бы против.)

– Да. Разумеется, ей это не нравится ничуть не меньше, чем тебе, милая, она тоже меня любит, знаешь ли. Но она просто обвила меня руками, крепко обняла и сказала: «Ты должен делать, что тебе нужно». Вообще-то, – сказал он, улыбаясь воспоминанию, – она сказала: «Мужчина должен делать, что мужчине делать надлежит». Она удивительная – на самом деле.

– Ты видел ее вчера вечером? Значит, она приезжала в Каус?

– Нет, она приехала в Лондон на одну ночь. Там пьеса Джека шла, и ей хотелось посмотреть.

– Джека?

– Джека Пристли[23]. Вот мы и сходили на нее. Очень славная пьеса. Мы оба думали о тебе, о том, какое удовольствие она тебе доставила бы.

Все это было уже слишком. У него отпуск на две… нет, на три ночи, а он предпочел провести первую со своей мамой, а третью – участвуя в воздушном налете на Германию. Она разрыдалась.

– Ну же, дорогая, – говорил он, – ты не должна расстраиваться. На самом деле не должна. Это война, знаешь ли. Мне придется всякое делать, что сопряжено с определенной опасностью, – на то она и война. Ты должна научиться встречать опасность, не робея.

Половину следующего утра он потратил на рисунок Джульетты, а вторую половину учил ее коду, с тем чтобы, если его возьмут в плен, он мог бы сообщать о своих планах побега в невинном на вид письме к ней. Он выписал образцы кода своим красивым четким почерком и велел ей запрятать его куда-нибудь понадежнее.

– Разве что ты его наизусть выучишь, – сказал. – Это было бы лучше всего, разумеется.