– Дорогая! Ты же
– А ты никак не сможешь приехать?
– Тебе отлично известно, что я дежурю. На Рождество я не дежурила, так что придется на Новый год.
– Ладно, дорогая. Я вполне понимаю. Во всяком случае, к концу следующей недели я буду свободна.
– Ты всегда так говоришь.
– Разве? Я хотела сказать, что мне придется к зубному сходить. По-моему, у меня абсцесс опять на зуб переходит. Вот я и записалась.
– Больно?
– Когда как. Не о чем беспокоиться. Аспирин боль снимает. Боюсь, мне пора. Вилли ждет, ей позвонить нужно. Еще раз – с Новым годом. Ты бы позвонила той бедной девочке и пригласила бы ее на ужин, а?
Повесив трубку, Сид подумала: а почему бы и нет? Она до того сыта расстройствами, привыкла к ним, до того устала от бесконечных расстроенных и порушенных надежд, ее настолько изводила общая хроническая ревность к избыточному (с ее точки зрения) бескорыстию Рейчел, столь постоянно проявляемому (это всегда внушало ей изводящий душу страх, что она теряет свою значимость для Рейчел или что никакой значимости в действительности с самого начала не было), что мысль провести вечер с той, кто открыто обожает ее, легла бальзамом на душу. Той, кто, по крайней мере, хочет побыть с ней, кто поймет, если ее вдруг вызовут на станцию скорой помощи, кто дождется ее возвращения, кто наверняка по достоинству оценит то скромное пиршество, которое она приготовила, чтобы порадовать Рейчел, и у кого наверняка не хватит духу есть в одиночку. Как бы то ни было, она была не вполне уверена, что звонок Тельме окажется благом. Одно дело давать ей бесплатные уроки игры на скрипке – это воспринималось ею как ее долг перед бедняжкой. И водить ее время от времени на концерты тоже представлялось вполне пристойной добротой. А вот пригласить ее на ужин… это придаст новую основу их отношениям и, возможно, таким, какие она окажется не в состоянии поддерживать. Тельму ей было жалко: как было ее не жалеть? Родители Тельмы погибли: отец – участвуя в североатлантическом конвое, мать – во время воздушного налета на Ковентри. Похоже, что другой родни у девочки не было, и она сражалась за выживание, хватаясь за подворачивавшуюся плохо оплачиваемую временную работу. Сид с ней познакомила неистово добрая леди, управлявшая столовыми на разных станциях скорой помощи. Девочка приходила убираться в ее доме, но, уверяла леди, на самом деле она одаренный музыкант. Как-то, вернувшись неожиданно домой, миссис Дэйвенпорт застала ее за игрой на фортепиано – играла она «просто
Разумеется, она согласилась прослушать девочку, в чьем музыкальном таланте не оказалось ничего примечательного. Зато у нее было такое желание, такое рвение учиться, и все в ней так явно говорило о стремлении стать профессиональным музыкантом, что Сид, тосковавшая по преподаванию больше, чем сама представляла, взялась за нее. Тельма была признательна – причудливо, трогательно. Сид постоянно получала маленькие подарки: букетики фиалок, пакетики сладостей, пачки сигарет – и вместе с ними целый поток открыток. К тому же она исключительно усердно работала со скрипкой в промежутках между еженедельными уроками. Когда племянница Рейчел вышла замуж и Сид присутствовала на свадьбе, Тельма сделала подборку вырезок из солидных газет об этом событии, и Сид, кого во всем этом больше всего радовала возможность повидать Рейчел, переслала той эту подборку с припиской: «От моей маленькой неутомимой ученицы». «Но, осмелюсь предположить, – написала она дальше, – что кому-то из вашей семьи захочется их посмотреть». Разумеется, ей было жалко Тельму, но, возможно, не настолько жалко, чтобы встречать с ней Новый год. Нет, она поужинает одна.