Смуглая леди (сборник)

Стратфорд. Пастор видел его несколько раз (в последнее время он что-то зачастил).

Шарлатан был тогда одет джентльменом, кутался в тонкий зеленый плащ и звенел

шпорами. Стоя в церкви, он расточал улыбочки и с величайшей готовностью

раскланивался на все стороны. Уж по одной улыбочке можно было понять, из какого

гнезда вылетела эта птица и много ли ей дела до старухи жены, двух дочерей, скромной

апостольской церкви в Стратфорде и всего Стратфорда вообще. А старая Анна, эта

голосистая и здоровая, как медведица, дурища, ходила перед ним на цыпочках и млела от

одного его голоса. А от чего тут млеть, скажите пожалуйста, на что тут смотреть?!

И, откашлявшись, пастор сказал:

— Живете-то вы неплохо, матушка! Я недавно проходил мимо вас и любовался домом.

Такой дом тысячу лет простоит. Мэри, — обратился он к жене, а ты бы…

И его понятливая жена сейчас же плавно встала со стула и сказала:

— Миссис Анна, так, значит, вы потом пройдете на кухню, я вам кое-что покажу.

Когда она ушла, Анна подняла на пастора большие желтые, как у умной собаки, глаза

и посмотрела прямо, скорбно и просто.

— Ну, значит, приезжает? — бодро спросил Кросс, подвигаясь к Анне.

Та кивнула головой.

— Да, я уже слышал, у них там театр сгорел, что ли?.. Что, письма от него не

получали?.. Ах, получили все-таки! А ну, покажите-ка!..

Анна протянула пастору сложенный лист бумаги. Тот развернул его, пробежал глазами

и положил ей на колени.

— Ну, а что говорят дочери? — спросил он, и по тому, как старуха замедлила с ответом, понял: говорят они неладно.

— Ну, да-да, — понятливо кивнул он головой, разговоры-то, конечно, идут у вас всякие, и

я представляю…

— Юдифь говорит, — тяжело выговорила старуха, — пришло время, так он и о доме

вспомнил, кутилка!

Юдифь была младшая, незамужняя дочь. Она отца терпеть не могла, а мать свою ела

поедом.

— Так? А Сюзанна? — спросил пастор.

Анна только рукой махнула.

— Но она, кажется, вообще недолюбливала отца, вскользь вспомнил пастор. — Я помню, когда вы еще покупали дом… там что-то такое было…

— Ну, тогда-то она, положим, долюбливала! — с горечью воскликнула старуха. — И все

"они его тогда любили! Ну как же! Бывало, покоя не дают: "А когда папа приедет?", "А

когда папа приедет, подарки нам привезет?" Вот как было тогда! А как стали-то

повзрослее…

— Да, — сказал пастор задумчиво, — дочери повзрослели и отошли от отца. Когда наши

дети вырастают, они начинают судить нас. Да, так и бывает в жизни!

— Ну, да что там говорить, он всегда о нас заботился, — грубовато отмахнулась старуха

от благочестивых слов пастора. — Мы только благодаря ему всегда имели верный кусок

хлеба. Это-то почему они забывают?!

Пастор невольно улыбнулся. Анна была состоятельной женщиной — с домами, землей,

просто деньгами, — но все это она называла по-крестьянски: "кусок хлеба".

— Все это так, но ведь не одним куском хлеба живет человек, — вот о чем, верно,

думают ваши дочери! — мягко напомнил пастор.

— А я говорю, когда Сюзанна была малюткой, она ничего такого не воображала, -

упрямо сказала старуха и даже как будто бы кулаком пристукнула, — и он тоже любил ее и

хотел увезти в Лондон, да я не дала. Я тогда сказала: "Нет, это все-таки не мальчик. Вот

если бы был жив наш малютка Гамлет, тогда другое дело". Но он умер, наш первенец…

Она и о смерти сына говорила тяжело, спокойно и бесчувственно, и пастору даже

стало жаль ее. Он и сам не так давно узнал, что такое недостойная любовь и как трудно от

нее избавиться.

— Конечно, любовь к родителям — это одна из основных христианских добродетелей, -

сказал он докторально, уже голосом проповедника. — И этого никогда не следует забывать

ни вам, ни дочерям. Когда отец после многолетней отлучки возвращается под семейный

кров, это хорошо. Какой бы ни был отец. Но, ведь, с другой стороны…

— А я что говорю? Я это же и говорю! — радостно воскликнула Анна, не дав пастору

сказать об этой другой стороне. — Я тоже говорю: "Детки, он ваш отец! Плох ли, хорош ли

он был ко мне — это дело наше супружеское, вам в нем не разобраться, но к вам он всегда

был хорош. О вас-то он всегда заботился". Вот дом этот купил. Зачем он ему, спрашивается? Он живет в Лондоне, а мы бы и в старом прожили, — много ли нам,

старикам, места-то надо? Я и то говорила: "Ну его! Что ты покупаешь такой большой?

Что, у тебя денег лишних много?" — "Нет, говорит, как же, надо купить, дочери большие, скоро замуж повыйдут, дети пойдут — нужен будет простор". Большие! — Она скорбно

улыбнулась. — Сюзанне тогда было четырнадцать, а сейчас она говорит… старуха понизила

голос, и было видно, как ей трудно все это рассказывать постороннему человеку, хотя он и

пастор, — говорит: "Он не для нас это купил, а для себя, чтоб вольнее было кутить". Вот

ведь как она мне отрезала, а разве это дочернее дело, говорить об отце такие слова? Я вас

спрашиваю — ее ли это дело? Отец ее породил, так ей ли судить его? Какой бы он там ни

был!

Пастор покачал головой и мудро улыбнулся.

— Вот именно, какой бы он ни был… ox-ox! — Он помолчал и заговорил строго, уже без

улыбки: — Как будто бы дать ответ на ваш вопрос церкви очень нетрудно: "Чти отца своего