Смуглая леди (сборник)

завитушками и со двора и с фасада; ремесленники — за то, что в ней все прочно и удобно, что внизу, в харчевне, стоят огромные дубовые столы, и если по ним хорошенько ударить, то они загудят, как бубны, потому что их делали добрые старые мастера и из хорошего, сухого дерева; купцам же нравилось то, что здесь все отпускалось открыто, на глазах

заказчика. Стоит, например, внизу, возле стойки, большая черная сорокаведерная бочка, и

когда кто заказывает эль, то его и наливают прямо на глазах. Главное же, что хозяин

хорошо знает и местные оксфордские, и стратфордские, и даже кое-какие лондонские

цены, и если с ним поговорить по душам, он всегда посоветует чтонибудь дельное.

Но заходили сюда и студенты оксфордских колледжей, — их привлекало, конечно,

совсем другое. Им нравилась галерея с крохотными комнатушками под самой крышей, под

потолком клетки с жаворонками, а на стенах дешевые гравюры; то, что хозяин знает

несколько латинских кудрявых цитат, а молодая, спокойная, красивая хозяйка говорит

даже пофранцузски; что все, что бы ни случилось, тут будет шито-крыто, а главное — то, что здесь всегда можно встретить бродячих актеров. И потому в "Корону" заходили и те, и

другие, и третьи, и в ней всегда было шумно и весело.

А сейчас старый дом как будто вымер.

Шекспир постоял в дверях и прислушался, — на кухне кто-то играл на свирели,

начинал, доходил до середины и опять повторял все сызнова. А так никого не было. Он

прошел по длинному темному коридору и заглянул в зало. Там, за дальним столом, сидели

два бородатых человека, пили из глиняных кружек и о чем-то разговаривали. Шекспир

хотел отворить дверь и войти, но в это время к нему подошел хозяин.

Волк звали этого человека. У него были прямые скулы, жесткие короткие волосы и

глубоко запавшие, узкие серые глаза. Волком его звали уже с детства, и тогда он чурался

этой клички, но к сорока годам, то есть сразу же после женитьбы, у него и волосы сразу

поседели, и возле рта и носа появились прямые, волчьи складки, — и тогда уже никто не

стал звать его иначе. Улыбался Волк редко — разве только когда встречал кого-нибудь из

знакомых актеров.

Ибо поистине не было в городе Оксфорде большего болельщика и театрала, чем Волк.

Тут ему и хозяйство было нипочем. Он мог по целым часам сидеть и слушать рассказы

какого-нибудь случайного театрального бродяги; он не перебивал, не поправлял и не

переспрашивал, а просто и честно слушал. А если рассказчик вступал с ним в разговор, то

он видел и другое — этот захолустный медведь имеет свои суждения. Так, например, он

очень здраво судил, почему трагический актер театра "Лебедь" Эдуард Аллен хуже, крикливее актера театра "Глобус" Ричарда Бербеджа, а ныне преуспевающий комик Аримн

недостоин даже развязать ремня на башмаке чудного, нежного Тарльтона, умершего десять

лет тому назад. Так, по крайней мере, прибавлял он, говорит мистер Шекспир, его кум и

близкий приятель. И, услышав наконец про такого кума, чрезмерно прыткий рассказчик (а

по совести сказать, какой актер не чрезмерно прыток в кабачке за пять дней пути от

Лондона?) начинал сбиваться, мекать, а потом и совсем замолкал. А вечером хозяин

говорил своей жене — спокойной и ласковой ко всем Джен: "Враль изрядный, но актер, кажется, неплохой", или: "Умен-то он умен, да толку-то что? Ведь в театре не за ум деньги

платят", или (со вздохом): "Ну что ж, лет десять тому назад и эта ветряная мельница чего-

то стоила", — и молоденькая Джен смеялась. Она вообще на людях много и охотно

смеялась, и смех ее был просто необходим завсегдатаям трактира "Золотая корона". Ведь

иначе было бы просто невыносимо думать, что она живет с этим Волком уже восемь лет и

имеет от него двоих детей.

Вот этот Волк и стоял сейчас перед Шекспиром.

— Здравствуйте, мистер Шекспир, — сказал хозяин, делая вид, что улыбается. — А мы

позавчера как раз вспоминали про вас.

Они пожали друг другу руки.

— Вы меня только позавчера вспоминали, мистер Джемс, — ласково, но с сердцем сказал

Шекспир, а я вас все эти пять дней непрерывно вспоминаю! Да что, в самом деле? -

продолжал он, разводя руками. — Выезжал я из Лондона в дождь, и вот как промок на

мосту, так и до сих пор не обсушился. В гостиницах все дрова мокрые, а камины дымят! И

что они только летом смотрели, не знаю! Ну нет, любезные, говорю, нет! Мистер Джемс в

Оксфорде отлично знает, что делает, когда выписывает печника из самого Лондона, — вот

уж у него обсушишься!

На лице хозяина появилось опять какое-то подобие улыбки, хотя, может, он просто

пожевал губами.

— Благодарю вас, мистер Виллиам, — сказал он очень любезно. — Очень рад, что мы — я и

Джен сумели вам угодить. Моя супруга все время напоминала про вас. Крестника-то

вашего нет. Вам, наверно, сказали?

— Нет! — быстро отозвался Шекспир. — Я ведь никого еще не видел. А что, разве…

— Так нету, нету, — уехал с матерью к бабушке. Ничего, пусть потормошит стариков, правда? — Он посмотрел на Шекспира. — А вы все еще не хотите стареть. Все такой же

красавец!

— Ну да, а виски? — мотнул головой Шекспир. — Виски-то все белые! Нет, мистер

Джемс, что уж тут нам говорить про нашу красоту.