Смуглая леди (сборник)

— Вот как? — удивился хозяин и в первый раз посмотрел на своего гостя как-то по-

настоящему.

— Да вот так, — ответил Шекспир уныло и сдержанно, — именно так!

Помолчали.

— Нехорошую весть вы мне сообщили, мистер Виллиам, — сказал наконец Волк

печально и просто. — Лондон для меня будет пуст без вас.

— Ну что там! — отмахнулся Шекспир. — Знаете, какие парни там будут работать вместо

меня?

Он говорил о Флетчере и Бомонте — двух модных драматургах, поступивших в

"Глобус" еще семь лет назад.

— Да, не ожидал, не ожидал, — повторил Волк задумчиво. — И что же, Бербедж вас

отпускает?

— А-а! — поморщился Шекспир. — Вы думаете, это все те же времена, когда в театре

только и были я да Бербедж? Нет, теперь все не то. Меня и слушать не хотят.

Тут хозяин даже улыбнулся.

— Шуточки! Кто же захочет порвать с вами после письма короля?

— Ах, это письмо! — Шекспир так рассердился, что даже выругался про себя. — Дорогой

мистер Джемс, — сказал он бешено и тихо, — этому письму уже семь лет, — это раз. Второе: надо же знать, что это за письмо и что в нем было, а этого никто не знает, но все кричат:

"Письмо короля, письмо короля!" И третье, самое главное: правда, король послал мне

письмо, но сверх этого его величество не даст мне ни шиллинга. Меня содержат такие же

простые люди, как вот вы, или старый Питер, или я сам. Это они бросают в медную

кружку свои пенсы, — значит, они хозяева и в них все дело. И я всю жизнь жил с ними в

ладу, потому что знал, что им от меня нужно. А сейчас вот не знаю, — значит, стал стар и

непонятлив. Да и вообще, скажите, может, наконец, человеку все надоесть?

— Конечно, если этому человеку шестьдесят пять лет… — сказал хозяин неохотно.

— Ну а если человеку сорок восемь, но двадцать пять лет он провертелся на сцене, тогда что? — спросил Шекспир сердито. — Ведь если мне сорок восемь, то Вену только

тридцать девять, а Бербеджу тридцать шесть.

— Все это не то! — досадливо сморщился хозяин, — Бербедж — актер, Бен — солдат. И вы

теперь только пишете, а не играете!

— Я пишу! Марло кончил писать в двадцать девять, а Грин в тридцать, — сказал

Шекспир, — а мне сорок восемь, и этого все мало! Эх, мистер Джемс, давайте тогда лучше

уж пить!

Волк быстро отодвинул бутылку.

— Хватит! Я не хочу с вами возиться всю ночь. Нет, вы говорите не то. Ваш

возлюбленный Марло и Грин были пьяницы и пропащие души. Поэтому одного зарезали, а другой сгорел от вина. А вы хозяин, джентльмен и благоразумный человек.

— Вот поэтому я и нагружаю свой фургон, что я благоразумный человек, — сказал

Шекспир, отдуваясь. — Именно поэтому. Вы же знаете, что такое "нагрузить фургон"?

Волк кивнул головой.

"Нагружал свой фургон" Шекспир уже дважды.

Первый раз — когда во время чумы парламент на три года закрыл все театры и актерам

пришлось ехать за границу, и второй раз, лет двенадцать тому назад, — когда в Лондоне

появились детские труппы. Успех их был потрясающий, и актеры не понимали, в чем

секрет. Все в этих театрах, все было как в настоящих, только хуже. По сцене двигались, неумеренно махая руками и завывая, карликовые короли, замаскированные крошечные

пираты, наемные убийцы, малюсенькие принцессы, рыцари, монахи, арабы и любовники.

Все, что полагалось по пьесе, дети проделывали до конца добросовестно, — они изрыгали

чертовщину, говорили непристойности, резались в карты, блудодействовали, убивали и

даже вырывали из груди сердце убитого, но ручка у убийцы была тонкая, детская, с

пальчиками, перетянутыми ниточкой, а из-под злодейски рыжих лохматых париков

светились чистые, то по-детски сконфуженные, то детски восторженные глаза; у блудниц

же были голубые жилки на височках, тоненькая, наивная шейка, и у всех без исключения -

звонкие, чистые голоса. Репертуар для детских трупп подбирался самый что ни на есть

свирепый — убийства, отцеубийства, кровосмешение, вызывание духов, но детские голоса

побеждали все — и кровь, и грязь, и блуд, зритель уходил из театра довольный и

очищенный от всей скверны. И тогда большие мрачные театры взрослых опустели.

Актеры закрыли их ворота на замок, забрали костюмы да и поехали искать счастья по

графствам. "Дети оттеснили всех, даже Геркулеса со своей ношей", — писал Шекспир о

"Глобусе". Вот именно тогда они и встретились, молодой Волк и молодой Шекспир.

— Ну что ж, — сказал Волк, подумав, — пусть будет так. Вы правы, "отцветают первыми

те цветы, которые зацветают первыми". Вы достаточно поработали — у вас два дома…

Шекспир сердито засмеялся.

— Вот в этом-то и все дело! Дома-то и тянут меня на дно. Юдифь говорит: "Ну, когда у

тебя не было за душой ни гроша и мы жили на матушкино приданое…" Вы слышите, "на

матушкино приданое"! Это все тетки Хатвей им вбивают в голову. Так вот, им понятно, зачем тогда я сунулся в клоуны. Ну что удерживает меня теперь, когда у меня есть деньги?

Ведь мы для них все клоуны — что я, что Бербедж, что король джиги Кемп, — разницы-то

нет! Они всех бы нас засунули под один колпак. — Он протянул Волку стакан и сердито

приказал: — Налейте! Вы еще будете, Джемс, дурить!

Волк налил, и они выпили еще по стакану.