Смуглая леди (сборник)

все-таки вы говорите, что жизнь всегда благо? — Шекспир молчал. — Ну, хорошо, — пусть

будет так, а вот мне надоело, и не спрашивайте что, ибо все, все мне надоело. Дворец, сплетни, интриги, злая, лживая, рыжая ведьма, что вертит государством, этот мой подлый

друг, лорд Бэкон в золотых штанах, которого я, если бы остался в живых, вздернул на

флюгере моего замка так, чтобы его сразу увидел весь Лондон, — эта ваша чертова

возлюбленная, которая, как мне доподлинно известно, подсовывает в мою постель своего

недоразвитого еще любовника, этот парламент, который стоит не больше, чем та сволота, которую я хочу завтра натравить на дворец, э! — да все мне надоело, все, все, — вот она -

дряхлость мира. Я радуюсь, что, наконец, все это кончится. Уж два года, как Бог отвернул

от меня свое лицо. А помните, как вы когда-то приветствовали меня в прологе к "Генриху

V"?

— Я и сейчас скажу — вы любимец Господа, ваша светлость, — робко возразил Шекспир.

— А я вам говорю, — вдруг запальчиво крикнул Эссекс и злобно стукнул кулаком об

стол, — я вам говорю, Господь забыл меня! Да, впрочем, нет, он никогда не помнил обо мне.

Молчите, молчите, приказал он быстро и суеверно, — ибо что вы обо мне знаете? Когда я

еще был мальчишкой, моя матушка отравила моего отца по научению своего любовника, а

он уже в то время был еще и любовником королевы, — он подумал и гадливо поморщился. -

Той самой королевы, которая через двадцать лет стала и моей любовницей. Тьфу, гадость!

— его лицо снова передернулось. — А правду о смерти отца я узнал, когда об этом шептался

весь дворец, но не нашлось никого, кто бы мне крикнул тогда: "Гамлет, отомсти!" Только

раз королева в тихую минуту вдруг вкрадчиво спросила, любил ли я свою мать.

— А вы не любили ее? — тихо спросил Шекспир.

— Мою мать? Любил ли? — Эссекс неподвижно прямо смотрел на него. — Это была

страшная женщина, Виллиам, — сказал он совершенно спокойно. — Нет, нет, не так я

говорю! Не страшная, а наоборот, постоянно ласковая и благосклонная, с вечной улыбкой, такой доброй, сочувственной и всепонимающей. И вы знаете, она не лгала, она

действительно была такой и в то же время, ей-Богу, я не знаю, пожалела ли она кого-

нибудь хоть раз в своей жизни, а уж правду-то никогда не говорила, хотя и врала, если

разобраться, совсем немного. — Его вдруг опять передернуло. — Я помню первые три ночи

после смерти отца. Она приходила ко мне, и лицо ее пылало от слез. "Мой сын, — говорила

она мне и клала голову на руку. — Мой взрослый, умный сын", а труп отца лежал в гробу, обряженный и готовый к погребению, а я ничего не знал, но смотрел на нее и думал: вот

она отняла у меня все, все мое детство, всю мою жизнь, все мои радости. После этих трех

ночей я как-то сразу стал взрослым. Э, да что говорить…

— Ну, — сказал Шекспир, — разве можно так унывать?

Эссекс резко махнул рукой.

— Нет. Все равно, — сказал он, — мне все равно не жить среди этой веселой сволочи…

Если уж Пембрук залез во дворец, мне пора уходить… Вот я все время твержу один ваш

сонет, хоть он и написан не для меня, а для него… — И он прочел громко и отчетливо: Зову я смерть.

Мне видеть невтерпеж

Достоинство просящим подаянье,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И произвольной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца-пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И добродетель в рабстве у порока,

Все мерзостно, что вижу я вокруг…

Дверь быстро отворилась и, взметывая ковры, вошел Ретленд.

— Комиссар от королевы, — сказал он, — вам нужно сейчас спуститься… я сам расплачусь

с мистером Шекспиром.

Эссекс кивнул головой и пошел было из комнаты, но потом вдруг вернулся, подошел к

Шекспиру и положил ему на плечи обе руки.

— Прощайте, — сказал он очень сердечно, — иду! Слышите, как они орут! Этак они,

пожалуй, с перепугу выбросят всех из окон. До того растерялись, что готовы хоть сейчас

пойти на штурм. Но вот что я хотел сказать: когда вы напишете, наконец, свою датскую

хронику… — Он вдруг приостановился, вспоминая.

— Что? — спросил Шекспир, подступая к нему.

Ретленд стоял между ними и тянул за руку Эссекса.

— Одну минуточку, — сказал Эссекс. — Да… так что же я хотел сказать? — Он опустил

голову и добросовестно подумал. — Что я хотел сказать такое? Датская хроника?.. Да нет, при чем она тут?.. Ах, вот что, пожалуй… Когда вы… — Снизу снова раздались крики, громкие, несогласованные, яростные.

— Слышите? — тревожным шепотом крикнул Ретленд.

— Ну, ну, говорите! — сказал Шекспир почти умоляюще. — Что же?

Эссекс посмотрел ему прямо в лицо.