Смута

– Вы меня убедили, ваше величество, – согласился Вишневецкий, – личность стоит целого народа. Но где они – личности?

Вор загыгыкал, давясь смехом, распуская красные бесформенные губы.

– Вы спрашиваете где? А каково прийти в такое огромное государство, как Россия, и сесть на трон?! Все потерять и прийти снова?!

Через свечу, через рубин вина – на князя обрушилась тьма высасывающего душу взгляда.

Вишневецкий, которому тоже было что спросить, свой вопрос задал:

– Сплетничают, будто вы, ваше величество, владеете тайной кабалы и всегда знаете, что будет завтра.

– О Господи! – искренне удивился Вор. – Устами сплетников мед бы пить. Я думаю, что даже дьяволу неведомо, какое именно событие потрясет мир завтра на восходе или на закате солнца. Угадать чью-то судьбу возможно, но судьбу всех нас? Завтра складывается из всех судеб, из всех дуновений всех ветров, из всех токов вод под землею и крови в жилах…

Вор допил вино и снова наполнил кубок.

– Признаюсь, вчера я составил пирамиду на Шуйского и получил фразу темную, не поддающуюся разгадке: «Крушение, облаченное в черную ризу, гордо поднимет голову перед сонмом чуждого величия и обретет царство покоя и вечность».

– Что это за пирамида? – Глаза сенатора загорелись, как у любопытного мальчика.

– Я задаю моему оракулу вопрос в виде пирамиды, столбцов, ключей, далее производя сложение и вычитание и переводя числа в буквы, которые слагаются в слова… Если будет охота, я покажу вашей милости, как это делается… Давайте выпьем.

Нежность вина была коварна. Хмель ударил в головы, и Вишневецкий вдруг позавидовал солдатам.

– Когда я сегодня ехал к вам, из-под земли неслись такие визги и вздохи, что мне почудилось: земля поднимается и опускается. Военный лагерь все более превращается в лагерь наслаждений.

– Я это приветствую, – ухмыльнулся Вор. – Пусть русские дуры народят умных поляков… Вот только не знаю, как самому поступить. Пан Мнишек вытребовал договор о неприкосновенности дочери. Но ведь это неразумно. Наследник примирит самых непримиримых.

– Ваше величество, неужто вы подчинитесь насильственно взятому с вас обещанию, которое опасно не только для будущего вашего государства, но и для нестойкого нынешнего дня? Иные слухи взрываются сильнее, чем порох. Вор выпил бокал, изобразил смятение, перешедшее в покорность.

– Ваша милость, вы настаиваете, чтобы я пошел к Марине?

– Я настаиваю! – сдвинул брови Вишневецкий.

– Тогда выпьем.

И они еще выпили.

– Нет ли у вашего величества маленького гарема? – спросил князь.

– Для моего конюшего есть.

– Для кого, ваше величество?

– Я обнаружил вдруг, что высшая дворцовая должность – конюшего – вакантна. Будьте моим конюшим. И вот вам тысяча золотых.

Вор встал, открыл ларец с золотом.

– Тут как раз тысяча. Это ваше.

– Господи, благодарю тебя! Благодарю вас, ваше величество! – Адам Вишневецкий встал перед государем на колено. – И простите меня, но я просто умоляю вас пойти к царице и сделать наследника! Нам очень нужен наследник! У Шуйского наследника нет, а у нас будет!

Вор поднял с колен своего конюшего, обнял, поцеловал, усадил за стол.

– Я подчиняюсь гласу разума, – говорил он, водя пальцем в блюде с икрой. – Мне действительно нужно поторопиться с наследником.

– Поторопитесь, ваше величество.

– Но сначала мы выпьем.

– Вино благоуханно! – И тут Вишневецкого осенило. – Ваше величество! Вино пахнет, как ланиты юной девы.

– И не только как ланиты, – согласился Вор и крикнул Рукина: – Это золото в ларце доставь в шатер их милости, а их милость доставь в шатер… Ваша милость, вам к русоволосым или к черноволосым?

– Я люблю чернооких, чернобровых, с волосами как лен. – Рукин, сыскать! – приказал государь и вытащил наконец палец из икры, разглядывая икринки. – Тоже наследники, и я съем их, аки Крон.

И захохотал.

Марина Юрьевна открыла глаза. Вор стоял возле ее кровати, снимая штаны.

– Тихо! Пффы! – сказал он, губами отфыркивая бешеный взгляд красавицы. – Нам приказано.

И навалился, громадный и такой отвратительный, что не было силы ни кричать, ни биться телом.

Он утолил страсть быстро и, обессилев, лежал на ней, и капли пота скатывались с его лба ей на лицо. Отлежался, перевалился на бок, скинул через голову рубаху, догадался снять сапоги, стянул штаны с ног.

– А вот теперь я тебе покажу, кто истинный, – сказал он, и его пальцы, как щупальца осьминога, ужасая и нежа, прошли по ее телу, и тело ответило истерическим трепетом, и он снова насиловал, и Марина Юрьевна обливалась слезами, не умея пресечь своего соленого потока ни мыслью, ни чувством, ни бесчувствием. Все это было скотство, но сладчайшее.

Когда на следующую ночь он пришел к ней, она ждала.

– Нет, – сказала она, – только после венчания.

Ксендз Антоний Любельчиков венчал их 20 сентября и столь тайно, что даже родной брат Марины Юрьевны Станислав, бывший при ней в лагере, узнал об этом венчании через полгода.

43

Братья-князья Борис да Василий Ногтевы ужасались, ерепенились, но – упаси боже, чтоб громко! – шепотом, затворя землянку и даже свечу погасив.