Смутные годы

* * *

В царские хоромы все вернулись взвинченными. Димитрий сразу же набросился на Трубецкого и Шаховского, что те вроде бы знали об этих замыслах касимовского царя, но молчали.

– Вот и домолчались!..

– А что Урмаметка задумал, так то же в его голове! – удивился напраслине Шаховской.

– Государь, уж мы-то донесли бы до тебя! – вскричал Плещеев.

Петька нагло расхохотался ему в лицо: «Ха-ха-ха! Не верь им, государь! Они все смотрят на короля! У того прибавилось поместий! Раздаст, а им-де и не достанется!»

– Кыш, Петрушка, кыш, дурак! – замахнулся на него Плещеев.

– Не трожь! – завопил Петька. – То государю в охотку!..

В разгар перебранки в палату вошёл Бурба и остановился у порога. Не поднимая глаз на Димитрия, он сообщил: «Государь, мы нашли Урмаметку… Не сбежал он. Кто-то снёс ему башку…»

– Сыскать и донести! – раздражённо закричал Димитрий на него. – А сыщешь – приведи ко мне! Иди, атаман, делай!

Бурба покорно пробормотал что-то и вышел из палаты.

После того случая с доносом Келмаметка стал жить в холопских пристройках царского терема. О том, как было дело, он сам же и проболтался. Это быстро дошло до Урусова, и он с ясаулом выследил его, когда Келмаметка возвращался к себе тёмным осенним вечерком. Урак догнал подле самых ворот царского двора знакомую приземистую фигуру и рубанул по ней саблей.

Казаки в воротах заметили его, подняли шум. Его взяли в татарской слободе, привели к Димитрию и поставили перед ним, в палате, битком набитой татарами. В тот день-то Урак и узнал, как много недругов у него среди касимовцев и арзамасцев. Были они и среди ногайцев и едисан, а что уж говорить о черемисах и башкирах. Узнал он также, что срубил мурзу Кутулбая. Келмаметку же спас Аллах.

Возмущённые мурзы потребовали от Димитрия примерно наказать виновников всей этой истории. И тот велел высечь плетью Урусова и посадить в тюрьму вместе с его сообщниками.

Не знал Урак только, что выпустить его из тюрьмы упросила Димитрия Марина. Той же об этом как-то случайно намекнул Заруцкий, который начал плести свою, не ведомую никому паутину, пока ещё смутно чувствуя, что из этого что-то выйдет.

* * *

Урусов нагнулся под низкой притолокой двери и вышел во двор тюрьмы. Здесь он остановился и окинул взглядом городскую стену, приземистую рубленку и сторожку, чтобы не забыть это место, врезать его в сердце и в голове.

Ветер принёс из-за Оки запах зимней хвои и ещё чего-то знакомого, родного, волнующего: потянуло запахом степи, снега, свободой…

И от этих запахов и двухнедельного заточения в вонючей избе у князя закружилась голова. Он пошатнулся и невольно кивнул головой Кадырбеку, который стоял с ногайцами подле двора тюрьмы.

Ясаул тут же подскакал к нему, подвёл в поводу его любимого албанца. Передавая ему коня, он полыхнул на него огнём угольно-чёрных глаз и как будто передал вместе с ним жажду жизни и воли… Воли!..

Урусов выдохнул: «Хо!» – взлетел в седло и оглянулся назад, на тюрьму, откуда только что вышел. Лицо у него исказила злобная судорога, а в ушах снова зазвенел истеричный вопль самозваного царя: «Плетьми его, плетьми, татарского выродка!.. В тюрьму-у!»

Он мотнул головой, как заарканенный жеребец, чтобы прогнать это видение, и, давая выход накопившейся страсти, яростно ожёг нагайкой албанца, вскрикнул: «Ы-ы-х-х!»

Жеребец рванул с места в карьер и вынес его со двора тюрьмы. Вслед за князем устремились его воины.

Они миновали пару улочек и влетели во двор царского терема. Урусов соскочил на снег, бросил повод ясаулу и уверенно направился к высокому разукрашенному крыльцу.

Из-под тёмного навеса навстречу ему шагнули донские казаки и загородили дорогу: «Кто таков?»

– Пропускай, станичники! – послышался голос с гульбищ, и по лестнице быстро сбежал Бурба.

– Велено встретить и проводить, – сказал он Урусову. – Государь ждёт тебя!

Они поднялись по лестнице. Наверху хлопнула дверь, и на дворе опять стало тихо.

Ногайцы устроились у коновязей. А подле крыльца взад-вперёд снова заходили донские казаки, притопывая, чтобы не замёрзнуть.

* * *

В сенях Урусов сбросил с себя полушубок и шагнул через порог в большую, ярко освещённую палату, в которой было полно людей.

– А-а! Наш опальный! – протянул Димитрий, заметив его. – Ну, иди сюда!

Урусов встретился с ним взглядом, усилием воли подавил гнев, подошёл к столу.

Димитрий сунул кубок с вином в руки чашнику: «Подай князю!»

Приняв кубок, Урусов поднял его:

– Твоё здоровье, великий князь!

За столом вразнобой тоже закричали, поднимая кубки: «За здоровье государя Димитрия!»

Все выпили.

– Садись, князь Пётр! – показал Димитрий ему на место рядом с собой на лавке. – Садись и молчи. Я наказал, я и простил. Теперь у меня служить будешь. Если по правде – награжу… А Маметку не жалей – воровство замыслил! На Москве сяду, Касимов получишь! Царём сделаю!..

Он пьяно покачнулся на лавке, оглядел ближних. За столом рядом с Шаховским сидел Трубецкой, далее сидели братья Плещеевы, Заруцкий с атаманом Ванькой Белоголовым и два татарских мурзы. Все пили, ели, поглядывали на них: на него, на царя, и опального князя.

Он же заговорил только с ним, с Урусовым.