Смутные годы

– Успокойся, моя ласточка, успокойся! – защебетала та. – Сейчас всё выяснят! Что-то у татар! Повздорили, видимо, с казаками либо промеж себя! Уж какие они – все знают! В городе говорят, много их ушло сегодня из слободы. Вот и они чем-то недовольны. Димитрий вернётся – образумит! Ты же знаешь, рука-то у него тяжёлая…

Внизу завизжали дворовые девки. Сквозь этот визг пробился знакомый голос…

Марина ойкнула с чего-то и, неуклюже ворочая большим животом, метнулась на этот зов, к окну, распахнула его.

– Государыня, да что же ты делаешь-то! – бросилась к ней Казановская.

Не слушая её, Марина впилась глазами во двор.

А там, в свете факелов, носился Петька Кошелев. Размахивая руками, как ворон крыльями, он вопил, как припадочный: «Татары, татары! Изменны, выблядки! Сгубили, Димитрия сгубили!»

И там же, как-то кстати, уже суетился Заруцкий…

Марина побледнела, подхватилась, кинулась из горницы по лестнице вниз. Она выскочила во двор, как была полураздетая, увидела лежавшее в санях порубленное тело мужа и с воплем: «Иван, за что?!» – упала на руки Заруцкому.

Тот подхватил её, горячую, тяжёлую, беспомощную…

За Мариной из хором выбежала с комнатными девицами Казановская, по-бабьи заголосила: «А-а!.. Ох ты господи! А-а!.. Да разве можно так в твоём-то положении!.. А-а!.. Что же со мной-то будет, коли с тобой что случится!.. А-а!..»

Во дворе ещё громче завыли бабы и девки. Казановская с Соней приняли Марину из рук Заруцкого. Со всех сторон их окружили девицы, плача…

Но Марина оттолкнула всех от себя, сорвала с головы кокошник: копна волос рассыпалась, упала ей на лицо, жалкое и страдающее, с размазанными слезами. И она запричитала и потянула руки к Заруцкому: «Иван, умоляю, убей!.. Положи рядом с ним! Сделай милость – пронзи саблей! Умоляю, прошу!..»

Двор быстро наполнился боярскими детьми и казаками. Прискакал Трубецкой, а за ним и Шаховской. Появился и Дмитрий Черкасский. Они соскочили с коней подле Заруцкого с Мариной.

– Что делать-то?! – растерянно вырвалось у Трубецкого.

– Отлавливай татар! – закричал ему Заруцкий. – Урусова достать! Живого или мёртвого! Слышишь, князь!

– Ушёл он, ушёл! – запальчиво крикнул Черкасский. – Дозоры донесли! Ногайцев увёл! В Крым пошёл – татарский выродок!

– Догнать! – гаркнул Заруцкий. – Закрыть ворота! Из города никого не выпускать!

За всем этим, за растерянностью князей, стояло что-то странное. И он уловил это, насторожился, пока не понимая, что происходит. Интуитивно же он почувствовал перемену по тому, как легко Шаховской и Трубецкой подчинились ему. Упускать же такое было не в его характере…

– А где была охрана?! – крикнул Трубецкой, озирая двор, битком набитый казаками и челядинцами. – Бурба где?!

– Здесь я! – выступил вперёд атаман.

Заруцкий, закрывая его от Трубецкого, схватил его за грудки:

– Хотя бы одного татарина увижу в Калуге – повешу тебя на колокольне! Ты ответишь мне за царя! Почто бросил?!

Он ударил наотмашь кулаком его по лицу и грубо оттолкнул: «Пошёл вон!»

Да, он бил его, своего побратима, спасая этим от расправы тех же князей.

Бурба сплюнул сгусток крови, вскочил на коня и озлобленный выметнулся со двора. За ним последовали его казаки.

С крепостных стен пальнули пушки, подняли в сёдла всех казаков, собрали их к Заруцкому. И тот оцепил с двумя тысячами донцов татарскую слободу и отдал её им на разграбление.

В городе же, за стенами, весь вечер носились с факелами казаки Бурбы и отлавливали, как зайцев, татар. К ночи в Калуге казаки вырезали две сотни татар, обшарпали их и шарпанину растащили по таборам.

Всю ночь крепко пили воровские советники самозванца в его большой палате и думали думу: как им быть дальше, что делать с Мариной и двором государя…

А утром у покоев Марины и Казановской охраной уже стояли казаки Заруцкого. Расставил он всюду своих людей и по двору царского терема.

Так началась в Калуге жизнь без государя.

* * *

Через несколько дней к Калуге пришёл из Мещовска Сапега. Он стал лагерем в устье Угры, в Спасовом монастыре, где разбивал лагерь и раньше, и послал к стенам города Осипа Будило.

Оська вручил его послание к боярам и всему миру, в котором предлагалось вступить в переговоры о сдаче города на имя государя Владислава. Сам же он стал напрашиваться на встречу с Трубецким и Заруцким, повёл речь о том, что гетман озабочен судьбой царицы. Но его не подпустили даже близко к стенам города. Затем из-за стен города ему ответили, что Владислава признают московским царём, но Сапегу не пустят в город. Не хотят, мол, разорения от своевольства его гусар. О царице же позаботятся сами.

Когда это дошло до Марины, она ударилась в истерику.

– Барбара, сделай же что-нибудь, сделай! Опять ссылка! Я не вынесу больше этого!..

– Да не плачь ты, моя ласточка, не убивайся! Что, кто-то косо смотрит? Так казаки за тебя по-прежнему! За Димитрия стояли и за его сына будут стоять!