Сначала Россия, потом Тибет

До 1920 года оправдание славы Рублёва с точки зрения эстетического таланта было несколько недостаточным, даже в глазах россиян. Кондаков[224], например, в книге о русской иконе, опубликованной издательством «Оксфорд Юниверсити Пресс», сомневается в том, что панно с изображением Троицы было написано рукой Рублёва, и не имеет ни малейшего представления о его реальной художественной ценности. Ибо Кондаков покинул Россию до того, как с иконы сняли покровы XIX века. Даже сейчас многочисленные иностранные гости, приезжающие в Россию, видят ее редко. До 1929 года она находилась в Сергиево. Затем икону перевезли в Третьяковскую галерею, где центральное отопление тут же нанесло больший ущерб, чем пять столетий холода и сырости. Куски панели покоробились, а краска посередине потрескалась. Когда я увидел ее, она лежала на столе реставратора, так что мне пришлось встать на стул и смотреть на нее сверху. Зрелище стало откровением. Передо мной находился величайший шедевр, когда-либо созданный славянским художником, беспримерное изобретение, подобного которому в искусстве не найти. Дело было не в том, что я увидел картину более величественную, чем все, что встречал раньше, просто икона отличалась от общепринятых канонов величия больше, чем можно себе представить. Площадь иконы примерно полтора квадратных метра. На ней изображены три ангела, сидящих за престолом, — тема, часто встречающаяся в православной иконографии и основанная на том, как Авраам угощал странников. Фон светлый по тону и, вероятно, когда-то был белым, но теперь имеет неопределенную текстуру грязно-кремового цвета. С одной стороны возвышается дом, с другой — гора, оба светлые по тону и отдаленные. Почти в середине, хотя и справа от головы центрального ангела, стоит более близкое дерево, зеленое, плоское и схематичное. Центральный ангел виден только до колен, у остальных — ноги перед столом. Все трое представлены в цветовой гамме, спокойная простота которой кажется необычной по сравнению с редким и лирическим великолепием целого.

Ангел в центре и тот, что справа от зрителя, одеты в хитоны с длинными рукавами, поверх которых накинуты гиматии, закрывающие одну руку и плечо. На ангеле в центре эти одежды соответственно насыщенного шоколадного цвета с красноватым оттенком и блестящего синего, цвета настолько выразительного, но в то же время настолько сдержанного, что во всей природе аналога ему подобрать не получается. Ангел справа одет в хитон такого же синего оттенка, но посветлее. Поверх него накинут гиматий цвета блеклой увядшей зелени, цвета листьев в конце лета, при ярком освещении светлый серо-зеленый оттенок переходит в чистый белый. У ангела слева гиматий розовато-сиреневого цвета, подсвеченный бледным полупрозрачным серым, поверх белого хитона. Все лица и руки смуглые, светло-каштановые, созданы только вариациями оттенков одного и того же цвета и обведены черным. Распростертые крылья, перья которых обозначены тонкими золотыми линиями, более плоские и бледно-коричневые, что-то среднее между чаем и сливочной тянучкой, заполняют пространство между фигурами и деревом. Каждая голова окружена простым белым нимбом, который раньше, хотя, возможно, и не изначально, был заполнен сусальным золотом.

Со временем понимаешь, что кажущаяся простота замысла обманчива. Композиция имеет внутреннюю конструкцию, которая строится на контрасте не только между цветовыми полями, но и между оттенками и текстурами. В то время как ангел, сидящий в центре, заявляет основные притязания с такой позитивной утверждающей силой, что глаз почти шарахается, именно потому, что ангелы, сидящие по бокам, способны поглощать эту силу и оспаривать ее, глаз, вместо того чтобы отшатнуться, очарован ярким взаимодействием. Этот процесс происходит, главным образом, благодаря гиматиям сидящих по бокам ангелов. Цвета этой одежды были описаны в общих чертах. Но на самом деле описать их невозможно, с таким же успехом можно было бы попытаться проанализировать палитру плоти на картинах Рембрандта. Розовато-сиреневый и бледный синевато-серый, цвет зеленой листвы, подсвеченный серо-зеленым и белым, — при рассмотрении этого чуда становится видно, что оно включает в себя не только эти, но и все цвета жемчужного спектра. Они мерцают, как холмы над пустыней вечером. Неземная прозрачность, заключенная в широкие плоские цветовые поля, обладает подвижностью и силой, которые сдерживают господство центральной фигуры и уравновешивают композицию.