Сначала Россия, потом Тибет

Сколько я ни смотрел, не мог с уверенностью сказать, каким образом Рублёв добился такого впечатления. Лишь предположил, что иконописец использовал тонкие кисти и множество пигментов, но я был совершенно уверен в том, что, как бы то ни было, он создал шедевр, равного которому в европейском искусстве нет. Даже в лицах очевиден налет гениальности. Он следовал догмату, избегая использования цвета для изображения тела до такой степени, что его превзошел. И всё же лица живые, а их серьезные, устремленные вниз взгляды свидетельствуют о жизненном, если не сверхъестественном, интеллекте странных существ среднего рода. Хотя Рублёв был мастером всего, что унаследовал от греков, как в канонах, так и в цвете, настоящим вдохновением для него были русские. В его палитре живет поэзия страны, в композиции — ее сила. За монашеской серьезностью скрывается нечто большее, чем мелодия и танец, нечто наднациональное, принадлежащее всему миру. До Рублёва греческое искусство могло претендовать на родительский авторитет над русским — последнее не создало ничего, что могло бы сравниться с мозаиками Кахрие. В Рублёве, наконец, выразилась медленно созревавшая независимость ребенка. Это провозглашение было окончательным и в другом смысле. Ибо только в литературе XIX века славянский гений вновь достиг высот, открытых безвестным монахом, единственным памятником которому является икона с изображением трех ангелов.

Рублёв оставил после себя школу, иконы которой отражают его цели, но не гений: почти сразу подражание мастеру переходит в догмат. Критерием его отдаленного влияния на настенную живопись должны быть фрески Ферапонтова монастыря, выполненные между 1500 и 1502 годами мастером Дионисием. Фотографии этих картин демонстрируют искусство масштабного замысла и грандиозной изобретательности. Однако фотографий недостаточно, а монастырь настолько окружен болотами в одной из северных провинций, что никто из тех, кого я спрашивал в Москве, не смог даже подсказать мне название Кириллова, ближайшей к нему станции. Лучшее мое достижение в поисках преемников Рублёва — поездка в Ярославль, церкви которого были расписаны в середине XVII века. В самих церквях, насколько я могу судить, много красоты, но их фрески говорят о гибели византийской православной традиции. Вот все недостатки русского искусства, не искупленные ни одним из его достоинств. Формализм, неоспоримый и непостижимый, породил безумные изыски и аляповатость. Восемнадцатому веку оставалось создать светскую традицию живописи, а XIX — произвести на свет хотя и не самородков, но весьма искусных реалистов, Верещагина и Репина, вместе с этим тошнотворным отбросом, само имя которого нечестиво, неовизантийцем Врубелем[225]. Можно возразить, что приведенный выше обзор, в котором нет ссылок на иконописные школы, выражает очень поверхностный взгляд на русскую живопись. Возражение справедливо, поскольку иконы составляют основную массу русской живописи до XVI века, а вот фрески сравнительно редки. Однако два вида искусства существенно различаются. Многие мастера фресковой живописи, правда, не достигли ничего, кроме отживающего соблюдения условностей, с другой стороны, иконописцы создавали произведения величайшей красоты и чувства. Фреска принадлежит к великой традиции искусства, в то время как сама природа иконы обрекает ее на вечное сближение с ремеслом. Мастер фресковой живописи, если только он не создает простые обои, как в Ярославле, обязательно должен проявить талант к изображению пространства, движения и равновесия, попытаться создать трехмерную композицию на площади и плоскости, которые варьируются в зависимости от каждой отдельной церкви. Каким бы бездарным он ни был, чтобы достичь цели, ему приходится изобретать. Иконописцу, каким бы одаренным он ни был, изобретать не нужно. Если у него есть к этому побуждение, он, как правило, ограничивается проработкой деталей. Такая утонченность, особенно в новгородской иконописной школе, часто граничит с гениальностью, но тот гений неизбежно был ограничен или, по крайней мере, адаптирован к меньшей среде, в которой работал. Рублёв, который также начинал как мастер фресковой живописи, отказался от подобных ограничений, поскольку его панно «Троица» является иконой. Он начинал творить, вдохновленный великой традицией, и продолжил ее в иконописи.

Во время пребывания в России, где было так много интересного и в политической жизни, и в разных встречах, я не осмеливался пускаться в лабиринт школ иконописи, опасаясь, что, пока действует виза, могу из него не выбраться. Тем не менее мне удалось увидеть некоторые известные иконы, чье нынешнее состояние и местонахождение заслуживают беглого упоминания.