Сначала Россия, потом Тибет

Следующей целью была церковь Святого Иоанна Златоуста в деревне Коровники. Это место отделено от города притоком Волги, через который по железному мосту, известному как Американский[235] ходят трамваи, сани же преодолевают короткий путь по льду. Церкви в Коровниках — а их две — затмевает огромная наклонная колокольня восьмиугольной формы[236], с конусом сверху. Церковь Святого Иоанна Златоуста, основанная в 1649 году на средства двух братьев-купцов по фамилии Неждановские, украшена кирпичными узорами, которые в основании принимают форму глухой аркады, выполненной в приземистой манере и напоминающей кровати эпохи Тюдоров. К этим узорам примыкают изразцовые вставки из местной керамики, а в восточной части три окна окружены широкими изогнутыми изразцовыми наличниками. Как архитектурный материал этот фаянс можно сравнить только с мексиканскими асулехос[237]. Позже, в тот же день, мы нашли еще более роскошный пример его использования в церкви Святого Николы Мокрого (1672), где купола меньшего размера в форме луковицы полностью выполнены из шевроноподобных изразцов переливчатого сине-сиреневого и зеленого цветов, чередующихся с бордовым. Здесь снова появились те же изразцовые наличники. И они, и вставки, а иногда даже карниз крыльца выполнены с выступом, размером в пять сантиметров. Цвета глазури отчетливы, по большей части синие, зеленые и желтые на белом фоне. Оттуда мы поехали в Толчково, другую деревню, где увидели другую колокольню, еще более наклонную и поднимающуюся восьмиугольными ярусами, как шоколадный свадебный торт. На каждом ярусе сверкал ряд позолоченных сфер, поддерживаемых рядом шпилей. Мы знали, что это, должно быть, церковь Святого Иоанна Крестителя (1671)[238], но как до нее добраться, подсказать никто не мог. Наконец мы остановились у сторожки лакокрасочной фабрики, где двое часовых и группа товарищей воспротивились нашему проходу, очевидно убежденные, что я профессиональный саботажник, подосланный британским правительством, чтобы расстроить производственные планы на 1932 год. Мой гид к этому времени убедился в моей незаинтересованности, увидев, как я буквально расплакался от холода, обморозив пальцы, когда в Коровниках фотографировал, лежа на животе в снегу, и успокоил их, сказав с жалостливым взглядом в мою сторону, что не смог затащить меня ни на одну фабрику и что в этом мире меня интересуют только церкви, церкви, церкви. Наконец я предложил каждому из них по сигарете, и всё уладилось. Я и сам закурил, и через пять минут, приняв предосторожности, сидел на большом баке с горючим маслом и всласть дымил, пока настраивал фотоаппарат. Сразу оговорюсь, что это сомнительное поведение было вызвано скорее рассеянностью, чем желанием пожертвовать жизнью ради срыва пятилетнего плана. Церковь стоила затраченных усилий. Над храмом насыщенного шоколадного цвета, украшенным фигурным кирпичом и зелеными изразцами, над заснеженным ландшафтом в лучах внезапно выглянувшего солнца засияли пять чешуйчатых луковичных куполов на вытянутых барабанах, как будто по ним стекало расплавленное золото, яркое, как сердцевинка лютика.

Зимний день в России короткий, и жители не желают вставать рано, поэтому едят все раз в день, каждые двадцать четыре часа. Происходит это, когда мы обычно пьем чай. В тот вечер меня пригласил на ужин шведский инженер, который встретил нас тогда на вокзале. В половине пятого он забрал меня из квартиры управляющего, и мы прошли около мили до его дома. Здесь нас ждали еще четверо шведов, живших в том же доме. У каждого была своя комната, расписанная фресками — насколько я понял — его собственной рукой.

— Мистер Байрон, — сказал инженер серьезным, даже встревоженным тоном, — мы надеемся, что вы не трезвенник.