Сначала Россия, потом Тибет

Вечером мы посетили концерт украинского хора. Программа состояла из двух частей: первая — традиционная; вторая, более продолжительная, — идеологическая. Последняя стала еще утомительнее из-за присутствия композитора, который принялся обучать как исполнителей, так и публику слабым революционным частушкам собственного сочинения. После концерта уважаемым иностранцам вручили книгу посетителей для подписей и комментариев. Таков обычный порядок среди тщеславных спасителей. На плотине мы ограничились похвалой кухне, посчитав, что герцогиня достаточно отметила инженерию, написав: «Творение титанов!» Теперь мы заметили, что, каким бы замечательным ни было пение, нельзя не сожалеть о том, что оно было потрачено впустую на такой скверный материал. Возможно, это было немного невежливо и вызвало смятение, но мы испытывали необходимость время от времени издавать какую-нибудь ноту, отличную от попугаев, повторяющих за Бернардом Шоу, которую ожидают от всех приезжающих в Россию англичан.

Полночь снова застала нас в Александровске, на жесткой скамье в кабинете начальника станции. Поезд опоздал на два часа; в нем отключилось электричество, и была только одна свеча, которую мы украли. Однако, как обычно, постельное белье было чистым, и проводник сделал всё возможное, чтобы нам было удобно. Даже неизбежное дорожное происшествие не потревожило наш сон.

Когда мы вернулись в Харьков, нам нанес визит режиссер оперного театра[253]. На нем была оленья шуба, мех которой при движении колыхался, как солома, и дождем ниспадал до земли. Шубу он приобрел во время съемок фильма в Арктике.

— И как фильм? Успешный? — поинтересовались мы.

— Куда там! Нет, не хватило идеологии.

Он предпочитал нынешнюю работу. Классика есть классика, и в нее не вмешаешься.

Поужинав с музыкантами оркестра, мы отправились в Киев, в путешествие, которое оказалось самым жутким из всех и подтвердило во мне подозрение, что главной ценностью пятилетнего плана для России и всего мира станет его неопровержимое свидетельство тщетности материалистической экономики. На этот раз отказало отопление. Я, съежившись, сидел в спальном мешке. С нами ехали двое незнакомцев: один, в очках с роговой оправой, — сотрудник тайной полиции, похожий на Гарольда Ллойда[254] в роли Торквемады, другой — невзрачный мужчина, объявивший, что выходит в Полтаве. «Что за название для пункта назначения?» — подумал я и представил Карла XII, убегающего с поля битвы на носилках. В поезде мы провели четыре ночи подряд. Когда проснулись, светило солнце, поезд стоял. «Очередная авария», — подумали мы, но на этот раз случилось что-то серьезное. Из-за перегрузки сошел с рельсов последний вагон следовавшего перед нами пригородного поезда. Мы и другие пассажиры стояли на снегу с непокрытыми головами, провожая величественно проплывающий мимо одинокий паровоз, увозивший в багажном вагоне девятнадцать жертв. Еще сорок человек получили ранения, и оставшееся у нас ви́ски помогло облегчить страдания бородатого, истекающего кровью старого крестьянина. В то утро казалось, что продолжения путешествия можно не ждать. В хвосте нашего поезда был специальный вагон с беспроводной антенной и прицепленный к нему автомобиль «Паккард», в котором находился президент Украины[255]. Здесь мы нашли кипяток и приготовили суп. Только когда сгустились сумерки, мы приплыли в Киев по Днепру на пароходе. С лесистого холма над снегом, лесом и огромной замерзшей рекой приветственно сияли золотые купола Печерской лавры. Это было не радостное приветствие верующих паломников, а отчаянное послание бессилия и опустошенности в мире закоренелых циников. Шеф-повар гостиницы был художником, а также другом нашего гида. Он угостил нас потрясающим ужином, за который, как и за не менее чудесное угощение на следующий вечер, менеджер попытался содрать с нас пятьдесят фунтов стерлингов. Потом мы посетили театр, где в 1911 году застрелили Столыпина[256]. Слушали «Князя Игоря». Спектакль стоил целой недели в претенциозном Большом театре в Москве. Публика тоже отличалась более жизнерадостными лицами и менее вычурными нарядами. На следующее утро в холле гостиницы мы лицом к лицу встретились с герцогиней.

— Сию минуту отбываю в Польшу, — сообщила она. — Приезжайте навестить меня в Париже.

Аромат ее духов, надолго оставшийся в воздухе, был веселым напоминанием о классовых привилегиях.