Сначала женщины и дети

Почти все дамы переоделись после завтрака. Утром на них были юбки и блузки, к обеду они облачились в Костюмы с длинными жакетами со свободными или плотно облегающими бёдра юбками. Завершала наряд неизменная шляпка. Реджу казалось глупым есть в шляпке: бедные женщины вынуждены были придерживать длинные перья и ленты, которые так и норовили попасть в тарелку.

Хоусоны сели за свой столик, и Редж расстелил салфетку на коленях миссис Хоусон. Сделал он это одним незаметным движением, не касаясь дамы и не попадая в поле её зрения — в точности, как его учили. Она тут же принялась засыпать его потоком бессмысленных вопросов:

— А ты когда-нибудь катался на лыжах, Редж? Тебе бы понравилось. Ты должен как-нибудь приехать в Калгари, мы отвезём тебя покататься.

— Благодарю вас, мадам, но у меня слишком много работы.

— У тебя отличная фигура. Ты, должно быть, занимаешься спортом? Во что ты играешь, Редж?

— Дома я иногда играю в футбол.

— Что такое футбол, ради всего святого?

— Это когда две команды забивают друг другу голы, мэм.

Её муж хмуро наблюдал за этим обменом репликами, и как только Редж отошёл, принялся шипеть на неё:

— Так вести себя с прислугой — вульгарно. Ты не должна фамильярничать с ним. Тебя что, мать не учила манерам?

— Ты такой сноб.

— А ты простушка.

Напряжение между ними нарастало, и Редж старался держаться от них подальше. Когда он подошёл за грязными тарелками, миссис Хоусон пылала от гнева.

— Мой муж считает, что я не должна разговаривать с тобой, Редж, — заявила она. — Что ты об этом думаешь?

— Замолчи! — огрызнулся её супруг. — Оставь беднягу в покое.

Удерживая на подносе тарелки, Редж попытался подобрать со стола упавший кусочек цветной капусты. Миссис Хоусон повернулась к нему и дёрнула за пиджак в тот момент, когда он находился в особо неустойчивом положении.

— Я буду говорить с ним, когда захочу, — услышал Редж её фразу и попытался сохранить равновесие, но не смог. В последний момент ему удалось вывернуть поднос таким образом, чтобы тарелки попадали на пол, а не на колени гостям. За грохотом разбившейся посуды в салоне воцарилась тишина. Только эхо отразилось от резьбы потолка в стиле жакоб и растворилось в затишье перед бурей.

Редж тут же принялся за дело: он присел на корточки и начал собирать осколки руками. Рядом с ним появился Джон с совком и щёткой, и через минуту пол был опять идеально чистым. Старший официант, старый Латимер, всё видел, и когда Редж пробежал мимо него, ледяным тоном изрёк:

— Задержись после смены.

Когда Редж снова вышел в салон, к его облегчению Хоусоны уже удалились. Мистера Грейлинга тоже не было. Только миссис Грейлинг оставалась в одиночестве сидеть за столом. Редж подошёл поинтересоваться, не надо ли ей чего-нибудь.

— Я видела, что произошло, — сказала она ему. — В этом не было вашей вины. У вас теперь будут неприятности?

— Прошу вас, не беспокойтесь за меня, мэм.

— Я могла бы объяснить всё старшему официанту, если это вам поможет.

— Благодарю вас, — ответил Редж. — Но я всего лишь не удержал поднос. Мне жаль, если созданный мной шум побеспокоил вас.

Она посмотрела на него добрыми глазами и произнесла:

— Вам придётся заплатить за разбитую посуду, ведь так? Я знаю, каковы правила на этих лайнерах, и уверена, что фарфор этот очень дорогой. Пожалуйста, позвольте мне, по крайней мере, дать вам денег.

— Нам не положено принимать деньги от пассажиров. Но я вам очень благодарен за ваше предложение. — В какой-то миг он чуть не разрыдался под её материнским взглядом.

Она проявляла о нём больше заботы, чем его собственная мать, у которой вечно не было на него времени. Мать не могла дождаться, когда он уже начнёт работать, чтобы помогать содержать семью, и, похоже, только в этом она и видела его пользу.

— Ерунда. Многие члены экипажа принимают чаевые, и вы примите их от меня. Я настаиваю. Я передам их вам незаметно, никто ничего не увидит. Я сделаю это до прибытия в Нью-Йорк и больше не желаю ничего слушать. — Она поднялась, чтобы положить конец разговору. — Встретимся за ужином.

— Благодарю вас, мэм. — Редж отодвинул её стул, борясь с замешательством и приступом признательности одновременно.

Он решил принять от неё деньги, после того как старик Латимер объявил, что три разбитые фарфоровые тарелки стоят по два шиллинга и шесть пенсов каждая. Редж зарабатывал два шиллинга и четыре пенса в день, так что бой обойдётся ему в трёхдневную зарплату — иначе говоря, почти в половину того, что он рассчитывал получить за этот рейс.

— Но особенно плохо то, — сообщил он Джону, — что это попадёт в моё личное дело. Я пытался ему объяснить, как всё случилось, но он и слушать не стал. Для них одни правила, для нас — другие. Меня это всё уже достало.

— Такова жизнь. С системой сражаться бесполезно. — Джон никогда не попадал в переделки. Он нарушал правила редко и ни разу не поплатился за это.

— Тебе хорошо говорить, у тебя безупречная репутация. Я так стараюсь получить повышение, но в результате имею лишь выговоры.