Снайпер Великой Отечественной

Слева и справа от нашего окопа, не переставая, били автоматы. Когда моя винтовка раскалилась так, что стрелять из нее было бесполезно, я выбежал в траншею, чтобы взять оружие у раненого товарища. Оглянувшись, я увидел убитого автоматчика. Он лежал вверх лицом, еще совсем молодой, прижимая одной рукой оружие к груди; другая была свободно закинута за голову. Будто живой, смотрел он в голубое небо широко открытыми, неморгающими глазами. Даже в азарте боя я не решился сразу взять из его рук оружие: казалось, вот-вот он поднимется и оружие оживет в его руках.

Среди суматошной пальбы послышались крики «ура!».

– Иосиф, смотри! Ребята пошли вышибать фрицев с нейтралки, – сказал Найденов, закрывая бойницу. – Надо им помочь.

Мы вылезли из окопа, не задумываясь перепрыгнули бруствер и короткими перебежками стали пробираться к месту рукопашной схватки. Мы прыгнули в воронку, чтобы перевести дух и присмотреться, где свои, а где враги, но когда я высунулся из воронки, то внезапно почувствовал жгучую боль в животе. Я сполз на дно воронки и свернулся в клубок.

– Ранило? – быстро спросил Сергей.

– В живот…

– Э-эх!.. Сможешь доползти до санпалатки?

– Не знаю.

– На руках нести нельзя – добьют.

Я отстегнул от ремня флягу, чтобы хотя бы одним глотком угасить то, что так сильно жгло внутри, но Сергей вырвал ее у меня из рук и швырнул в сторону:

– Нельзя! Сам знаешь!

Найденов наспех перевязал мне рану, положил себе на спину и, ухватившись рукой за воротник моей шинели, пополз обратно к нашему рубежу…

Впервые в жизни страх смерти коснулся моего сердца, когда спустя некоторое время я лежал на операционном столе, а хирург пинцетом ковырялся в моем животе. Он то и дело наклонялся и что-то нюхал, затем наклеил липкий пластырь на рану, что-то шепнул сестре и ушел из операционной. Меня положили на носилки и унесли в палату. Потом ко мне пришел врач, весь беленький, с аккуратно подстриженной бородкой. Сухонькими пальцами он осторожно нажимал мне живот то в одном, то в другом месте и все время спрашивал:

– Так больно? А так больно?

Ни в одном определенном месте я боли не чувствовал, болел весь живот. Шли сутки за сутками… Иногда выпадали какие-то минуты, когда боль исчезала, – это были минуты неповторимого блаженства. Иногда мне снилось, что я снова дома вместе с женой и детьми, мы прогуливаемся по набережной Невы. Я просыпался от острой боли в паху. Боль сковывала все тело так, что нельзя было шевельнуться. «Неужели это конец?» – думал я.

Однажды кто-то взял меня за руку. Я открыл глаза. Рядом с койкой, чуть согнувшись, стоял хирург Иванов. Он считал мой пульс, глядя на часы.

– В операционную! – скомандовал хирург двум пожилым санитарам.

И вот опять операционный стол, маска для наркоза, блаженный сон без боли и кошмара. Проснулся я, когда операция была закончена. Сестра осторожно накладывала повязку. Хирург, коренастый мужчина с лысой головой на короткой упругой шее, моя руки над эмалированным голубым тазом, громко высвистывал арию Ленского: «Придешь ли, дева красоты, пролить слезу над ранней урной…»

«Неужели это он мне панихиду насвистывает?» – невольно подумал я, глядя на стоявший на столике стакан, в котором в прозрачной жидкости лежала тупоносая пуля. На электроплитке в никелированной ванночке кипятился хирургический инструмент. В тазу рядом со столом лежали окровавленные бинты и два человеческих пальца.

Сестра, увидев, что я проснулся от наркоза, взяла кусок марли, заботливо вытерла мне лицо и грудь и дала выпить немного воды:

– Пляши, солдатик! Все обошлось благополучно: пулю достали. Вот она, в стакане. Теперь скоро поправишься.

Хирург вытер руки, бросил полотенце себе на плечо и, подойдя ко мне, грубовато сжал пальцами кончик моего носа:

– Счастливчик! Вам везет. Пуля прогулялась у вас в животе, словно девица по березовой роще…

– А я уж думал, доктор, что вы насвистывали арию Ленского для меня.

– Нет. Вы будете жить сто лет и больше.

Наш разговор оборвался. В операционную два санитара вкатили коляску. На ней лежал человек в окровавленной одежде. Он глухо стонал и выкрикивал лишь два слова:

– Картечью! Заряжай!!! Картечью!!!

Меня отвезли в палату…

Шли дни. Боль в животе утихла, но температура все еще держалась высокая, и мне не разрешалось вставать.

Во время утреннего врачебного обхода один из раненых попросил врача выписать его в часть. Врач ничего не ответил ему, но, как только обход кончился, к раненому подошла палатная сестра:

– Вот неугомонные эти фронтовики! Не успеют по-настоящему очухаться от удара, как опять готовы в драку лезть.

– А ты, сестрица, не брани нас, мы спешим закончить скорее войну, – задумчиво сказал пожилой боец с повязкой на голове, мой сосед. – Соскучились мы по родному краю, по запаху свежей борозды, по хорошей песне. Ох! Если бы ты, сестренка, знала, как здорово в поле поют наши новгородские девчата. А ты говоришь – лежи, слушай радио и обрастай жиром. Нет, сестрица, солдатское сердце тогда успокоится, когда поставят винтовки в пирамиду.