Снег

И к тому же слова Ладживерта уже нравились Ка настолько, чтобы записать их в свою тетрадь слово в слово. «Причина того, что мы здесь так сильно привязаны к Аллаху, не в том, что мы такие убогие, как считают европейцы, а в том, что нам больше всего интересно, что нам следует делать на этом свете и что мы будем делать на том».

В заключение, вместо того чтобы обратиться к истокам этого любопытства и объяснить, что нам следует делать в этом мире, Ладживерт воззвал к Западу.

– Выступит ли Запад, который с виду верит больше в свое великое открытие – демократию, нежели в слова Бога, против этого военного переворота в Карсе, направленного против демократии? – воскликнул он с патетическим жестом. – Или же важна не демократия, свобода и права человека, а то, чтобы остальной мир по-обезьяньи подражал Западу? Может ли Запад смириться с демократией, которой добились его враги, совершенно непохожие на него? К тому же я хочу обратиться с воззванием к миру за пределами Запада: братья, вы не одиноки… – На мгновение он замолчал. – Но опубликует ли ваш друг из «Франкфуртер рундшау» это обращение полностью?

– Нехорошо говорить все время «Запад, Запад», будто там есть только один человек и только одна точка зрения, – сказал Ка осторожно.

– И все же я в это верю, – сказал Ладживерт, помолчав. – Запад един, и точка зрения у него одна. А другую точку зрения представляем мы.

– И все же на Западе живут не так, – сказал Ка. – В отличие от того, что принято здесь, там люди не хвалятся тем, что думают, как все. Все, даже самый заурядный бакалейщик, горды тем, что имеют личное мнение. Поэтому, если вместо слова «Запад» написать «демократы Запада», мы сможем глубже задеть совесть тамошних людей.

– Хорошо, сделайте так, как считаете нужным. Есть у вас еще исправления, необходимые для того, чтобы это было издано?

– Благодаря завершающему воззванию получилась не столько новостная статья, сколько интересное заявление, содержащее в себе и новости тоже, – сказал Ка. – И подпишут его вашим именем… И может быть, будет еще несколько слов о вас…

– Я об этом подумал, – сказал Ладживерт. – Пусть они напишут, что автор – один из влиятельных исламистов Турции и Среднего Востока, и достаточно.

– В таком виде Ханс Хансен не сможет это напечатать.

– Почему?

– Потому что публикация в социально-демократической «Франкфуртер рундшау» заявления отдельно взятого турецкого исламиста будет означать, что они поддерживают его, – сказал Ка.

– Если господин Ханс Хансен не возьмет на себя это дело, значит он осторожный человек, – сказал Ладживерт. – Что нужно сделать, чтобы его убедить?

– Даже если немецкие демократы выступят против какого-либо военного переворота в Турции – не театрального, а настоящего, – они в конце концов будут обеспокоены тем, что люди, которых они решили поддержать, – исламисты.

– Да, они все нас боятся, – сказал Ладживерт.

Ка не смог понять, сказал он это с гордостью или с болью, что их неверно понимают.

– Поэтому, – продолжил он, – если это заявление подпишет какой-нибудь старый коммунист, либерал и какой-нибудь курдский националист, то «Франкфуртер рундшау» спокойно издаст его.

– То есть как это?

– Вы сейчас должны подготовить совместное заявление еще с двумя людьми, которых нужно найти в Карсе, – сказал Ка.

– Я не могу пить вино, чтобы быть приятным европейцам, – сказал Ладживерт. – Я не могу из кожи вон лезть, чтобы стать похожим на них, для того чтобы они меня не боялись и поняли, что я делаю. Я не моту упасть ниц перед этим европейским господином Хансом Хансеном, чтобы они нам посочувствовали вместе с атеистами-безбожниками. Кто этот господин Ханс Хансен? Почему ставит столько условий? Он еврей?

Наступило молчание. Ладживерт почувствовал, что Ка думает о том, что Ладживерт сказал что-то неправильное, и бросил на Ка взгляд, в котором читалось отвращение.

– Евреи в этом веке страдали больше всех, – добавил он. – До того как вносить в мое заявление какие-либо изменения, я хочу познакомиться с этим Хансом Хансеном. Как вы познакомились?

– Один приятель-турок сказал мне, что во «Франкфуртер рундшау» выйдет обзор, посвященный Турции, и что автор хочет поговорить с кем-нибудь, кто знает о турецких делах.

– Почему Ханс Хансен задал эти вопросы тебе, а не твоему приятелю-турку?

– Мой приятель-турок интересовался этими вопросами меньше меня…

– Знаю я, что это за вопросы такие, – сказал Ладживерт. – Это такие унижающие нас проблемы, как пытки, издевательства, условия содержания в тюрьмах.

– Известно о случае, когда в Малатье студенты училища имамов-хатибов убили одного атеиста, – сказал Ка.

– Я не могу вспомнить такого случая, – сказал Ладживерт, внимательно рассматривая собеседника. – Насколько низки так называемые исламисты, которые ради славы убивают одного несчастного атеиста и, выступая на телевидении, гордятся этим, настолько же жалки и газетные обозреватели событий, происходящих на Востоке, раздувающие эти события, чтобы унизить исламское движение во всем мире, говоря, что погибло десять-пятнадцать человек. Если господин Ханс Хансен такой же, забудем о нем.