Снег в августе

Беседуя с Майклом на ходу, рабби делал глубокие вдохи, будто бы запоминая запахи этого сияющего утра. Он вырвался на свободу из подвала синагоги, из спертого воздуха – и это ему нравилось. В своем черном костюме он сильно взмок, смахивая пот со лба пальцем и останавливаясь утолить жажду из каменных фонтанчиков для питья. Но тело его, что странно, казалось легче, и шел он весело, почти вприпрыжку.

И вскоре за двумя каменными колоннами деревья исчезли, свет стал ярче, в воздухе запахло жареными хот-догами и послышались автомобильные гудки. Их всех несла человеческая река – она выливалась из парка на Флэтбуш-авеню. И в нее стал вливаться еще один людской поток – темный: это были целые сотни негров, многие из них седые, с брюшками и морщинами на лице. Они добирались из района Бедфорд – Стайвесант. Шли с остановки подземки «Франклин-авеню». Спрыгивали с автобусов. Те, кто постарше, ждали такого утра не один десяток лет. Ждали с тех пор, когда Майкла и на свете еще не было.

Он смотрел на них: такого количества негров ему еще не приходилось видеть; у некоторых кожа была цвета угля, у некоторых – шоколада, а у других – чая с молоком. Здесь были негры с плоскими лицами и негры с орлиными носами, с глазами широко раскрытыми и прищуренными, толстые и тощие, похожие на боксеров и похожие на профессоров. И все друг друга приветствовали – шуточками, улыбками, рукопожатиями.

– Америка! – воскликнул рабби. – Вот это страна!

И вот прямо перед ними, возвышаясь над низенькими домиками, зонтиками торговцев хот-догами и завитками сахарной ваты, встал Эббетс-филд. Там, наверху, был магнит, к которому потянулись все эти люди в это летнее утро. Там, наверху, был Джеки Робинсон.

Майкл потерял чувство реальности, шествуя с рабби в толпе. Все это одновременно напоминало Кони-Айленд и день, когда закончилась война. И Майкл был в самой гуще события, его частью, его содержимым. Из киосков доносилась музыка. Мужчины в фартуках с разменными автоматами наперебой предлагали программки и фотографии игроков «Доджерс», вымпелы и плакаты. Женщина с недовольным лицом стояла у покрытого скатертью стола, заваленного значками. Любой за 25 центов.

– Выбирай! – сказал рабби.

Майкл выбрал значок с надписью «Я ЗА ДЖЕКИ».

– Дайте два, – сказал рабби.

Они двинулись дальше, каждый приколол свой значок туда, где сердце. Они прошли по улице Салливен, разглядывая размытый дождями фасад стадиона. Здание было красивее и громаднее, чем любое из тех, что Майклу приходилось видеть раньше. Больше, чем любой дом в округе. Выше всех церквей. Он встал, опираясь на костыли: хотелось охватить взглядом весь фасад. Рабби тоже остановился. Они глазели на сооружение, а люди шли вверх по переходам, и за их спинами виднелись черные балки, сквозь которые проглядывало голубое небо. Они стояли, словно пилигримы, а вокруг них клубилась толпа, и Майкла кольнуло изнутри – точно так же, как в момент торжественной мессы, когда священники начинают петь григорианские песнопения и алтарь словно полыхает, преисполненный таинства.

Они снова повернули за угол, на Монтгомери-стрит, и подошли к нужному им входу; какой-то парень все горланил: «Программки, здесь для вас программки!» Рабби сдвинул очки на лоб и прищурился, чтобы разглядеть их билеты.

– Это будет непросто, – сказал он. – Найти наши стулья.

– Местá, рабби.

– Смотри, это здесь.

Майкл посмотрел в билеты и первым двинулся к входу. У турникета дежурил низкорослый седой мужчина с боксерским носом. Рабби Хирш протянул ему квитки, и тот разорвал их пополам, отдав лишь корешки.

– Крутого матча, рабби, – бесцеремонно рявкнул ему билетер.

Рабби это, похоже, несколько ошарашило.

– Крутого матча, – сказал он себе, проходя через турникет вслед за Майклом и удивленно тряся головой. Америка!

Внутри Майкл постоял под трибунами, какое-то время даже не двигаясь. Он вдохнул прохладный запах невидимой отсюда земли и травы. И почувствовал себя чуть ли не богом.

Я здесь, подумал он, на Эббетс-филд. Наконец-то.

И они стали подниматься наверх, перекладины костылей врезались Майклу в подмышки, все вокруг пахло бетоном и ржавым металлом, билетеры все отмахивались: вам дальше; они поднялись так высоко, что улица внизу показалась совсем маленькой и стали хорошо видны шпили соборов, разбросанных по необъятному Бруклину. Толпа начала редеть. И наконец они в последний раз прошли сквозь темноту. Майкл почувствовал, что все в нем перевернулось, и сердце его замерло.

Потому что он увидел Это. Оно было внизу и вокруг. Столько зелени он не видел нигде. Разметку поля в виде бриллианта он видел до этого лишь в своем воображении. Белые фол-линии прорезали поле, словно бритва холст. Зоны команд. Трибуны. И самое прекрасное, там, внизу, – зеленая трава Эббетс-филд.

Игроки лениво барахтались в траве, гоняя туда-сюда мячи и периодически срываясь на бег. Все происходило прямо под Майклом и рабби. Это были «Пираты». Рабби на секунду вцепился в ограждение, будто бы боясь потерять равновесие и рухнуть вниз на ступеньки, а оттуда – на поле.