Снегири горят на снегу

Торжествующая ли радость женщины с нижнего этажа, или равнодушно шаркающая походка бабки, но что-то подменило Бориса. Словно минутная расслабленность осталась у широких лопухов за воротами, о которые он обмел пыль с сапог.

«Силен!.. Шел жаловаться… На себя. Кому?»

Борис обрабатывал чугун. Металлическая пыль вздыбленным хвостом била из-под резца. Она была прозрачна. Резец свистел. Победитовая напайка, сдирая шершавую корку, накалилась, как вольтова дуга, и конец резца светился нежным голубоватым пламенем.

Оська задумчиво смотрел на Бориса. Токари, которых отправляли в колхоз, сегодня первый раз вышли на смену. Оська изменился за неделю. У него обветренный, какой-то хлебный загар. Он уважительно молчал.

Когда Борис закреплял чугунную втулку в патроне, Оська сказал:

— А здорово ты того друга кинул. Наверно, весь день голова звенела. А что тебе сказал начальник?

— Ничего, — ответил Борис. — Никто ничего не говорил.

Хотя на другой день, по возвращении из колхоза, его окликнул кузнец дядя Егор. Он сидел с мужчинами возле электросварочного аппарата во дворе. Держал в руке самокрутку.

— А, — остановил он Бориса. — Прикурить у тебя будет?

Борис сказал, что он не курит.

Тогда дядя Егор посмотрел на него снизу вверх и спросил:

— Это тебя вчера из колхоза-то возвратили? Вон ты какой!.. А я тебя хочу попросить. Живу я рядом с твоим мастером. Так, понимаешь, у меня подсолнухи и немножко маку поспевает, рядом с огуречными грядочками Степана Савельевича. Ты будь жалостлив, обойди их сторонкой. По знакомству. А? Рядом с его грядочками. Сбоку.

Борису почему-то не хотелось об этой встрече рассказывать.

— Но что-то ты объяснял? — допытывался Оська.

— Сказал, что выгнали.

— За что?

— За драку.

— Ну и что?

— Сказали — заступай на смену.

Борис ждал, что Оська расскажет о другом. Он почему-то думал, что Ленка там, в поле, обязательно говорила о нем. А что говорила? Это было самое сейчас важное для Бориса. Но как об этом спросить?

— Вы видели потом бригадира? — поинтересовался Борис. — Что он?

— Глаз платком завязал. Мы как тогда ушли к скирдам, так на хуторе больше не были. А девчата так и не поняли, из-за чего у вас все завязалось. Всю ночь не спали. На другой день работа не шла. Огородникова все говорила — это оттого, что Борьки нет. «Девки ему понравиться хотели, вот и старались друг перед дружкой. А сейчас, как куры. На ходу спят». Даже ночами о тебе все жалели: «А правда, Борис мальчишка хороший? Его нет, как унес что. Бывает так — один уйдет, и не заметишь, а другой уйдет — как лампу после себя потушит. Девки, правда же? — подначивала Валя девчонок. — Он был здесь, будто только для него разговаривать хотелось. Из-за чего они подрались? Мужчина как ударился… Прямо лицом. Даже страшно. А Борис все-таки сумасшедший».

Борису очень хотелось, чтобы Оська не уходил, чтобы выдавал и выдавал новые подробности.

— А Ленка отчудила. Лежала. Вдруг ее осенило: скажи, это вы с Борисом тогда платье связали? Взяли, порвали все. А шли улыбались… Даже противно. «Ты что? — я удивился там, будь здоров. — Мы до такой степени пали в твоих глазах, да, Ленка?» А она все-таки сказала: «Ты — не знаю… А тот все может».

Свет от металлического абажура падал только на Оськину стираную спецовку. Лицо его оставалось в тени за пылью. Оно смутно виднелось за снопом света.

После смены Борис сказал, что проводит Оську.

— Я никуда не спешу.

Было около двух часов ночи. Воздух еще теплый. Но в переулке, за углом забора, он уже освежал осенней прохладой.

— Как тебе Савельич дал эту работу? — спросил Оська. — Она же седьмого разряда.

— Я сам удивился. Он предупредил: заготовки стоят дорого. Не рекомендую портить.

— Объяснил что-нибудь?

— Нет.

— Что? Ходил около? Руки назад?

— Только первую деталь проверил. Молча.

Оська сказал:

— Ладно, я пошел домой.

Борис повернул назад и подумал, почему бы Оське не сказать: пойдем к нам. Переночуешь.

Оське сейчас откроет мать. Будет ждать, когда он поест, чтобы убрать со стола. Из другой комнаты появится сонный брат-третьеклассник, такой же хитровато-любопытный, как суслик, похожий на Оську. Залезет за стол и протянет:

— Оське-то вон что дала…

Нет, хорошо, что он реже стал бывать у Оськи. Очень неудобно от обедов отказываться. Борис представил свою комнату, приподнятую над подушкой испуганную голову Веры Борисовны и стойкий запах влажных картофельных очисток у печки. Ему не захотелось идти домой.

Он стал представлять, как заходит домой Ленка. И улыбнулся: у нее прежде всего появляются губы — «А вот и я», — потом она сама. Но подумал о Ленке уже без той детской теплоты, которая была в нем там, на пашне. К ней Борис тоже не пошел бы. В ее улыбке живет еще не человек, а «только попробуй».