Положив цветы на подоконник, раскрываю ладонь, рассматривая коробочку. Сердце сжимается, вытираю тыльной стороной руки глаза, наверняка размазывая тушь, но мне сейчас абсолютно пофиг на то, как я выгляжу. Возвращаться туда я не собираюсь. Ирка заглядывает мне через плечо.
— Ну… — торопит она меня.
Открываю.
«Так… Ерунда… Можешь просто разбить!»
Сердце…
Мое — ломится в грудную клетку.
Макс… Мне опять становится нехорошо, присаживаюсь на подоконник.
Вырванное хрустальное сердечко, усыпанное каплями крови.
— Охренительное признание… — шепчет Ирка.
Слезы текут рекой.
«Надеюсь, я внес свою лепту в ваше счастливое будущее, и все было не зря!»
И его дрожащие белые губы. Сжатые до хруста челюсти. И презрительный взгляд. В котором, на самом деле, боли не меньше, чем во мне.
Ну почему же ты такой дурак, Макс!!
— Что теперь делать!?… — закрыв глаза, я ложусь спиной на стекло.
А я как приклеенная повисла на Давиде! Дура, глупая дура!
«Верь только мне…» и глаза его… А я поверила всем вокруг, кроме него!
— Алиска… — тормошит меня Ирка. — Да простит меня семья… Догони его!
Ну, конечно! Спасибо тебе, Ирка, сама я — давно ничего не соображающий комок нервов, оглушенный таблетками.
Подхватив цветы, я несусь на улицу как есть, стараясь не попасться на глаза Давиду, чтобы тот не остановил меня. Холодный ветер бьет в лицо, я застываю на пустой ковровой дорожке, разглядывая паркинг. Машины внизу слились в одну массу. А я ведь совершенно не представляю, какая у него машина. Она все время была под шапкой снега. Что-то крупное… Пытаюсь вспомнить, отыскивая подходящие по размеру — черные, белые, красные… И почти все крупные!
Делаю несколько шагов по лестнице вниз, кожу жжет холодом до боли. Оглядываюсь на двери. Взять одежду не получится, номерки у Давида. Спустившись к паркингу, медленно иду между машинами. Стекла большинства затонированы.
Где ты?…
Он медленно проезжает прямо мимо меня. Демонстративно уставившись вперед. Не останавливается…
Я выхожу на дорогу, глядя вслед его машине.
Все? Это все??
Он больше не хочет меня знать — доходит до меня.
Кто-то сигналит сзади, я растерянно делаю шаг на обочину. Силы, которые наполняли меня, резко вытекают.
Я снова оказываюсь в машине Давида. Мне опять все равно. Прислонив голову к стеклу, подтягиваю к лицу шелковые лепестки и глажу цветы онемевшими губами. Из-под панели на меня дует горячий воздух. Но внутри мне все равно холодно. Давид больше не разговаривает со мной, задумчиво глядя в лобовое. Мы молча доезжаем до дома. Он подает мне руку, помогая выйти из машины, и сразу накидывает на плечи пальто.
— Ветка, — предусмотрительно напоминает мне Давид.
Ветка? Опять едва не врезаюсь в темноте. Притормаживаю, поднимаю глаза на злосчастный сук. Дерево в целом красивое, но эта уродливая ветка деформирует стройный силуэт, торча горизонтально от ствола. Тамара Францевна невысокая и даже на каблуках свободно проходит под ней, в отличие от всех остальных обитателей и гостей этого дома, которые периодически страдают от этого шлагбаума. Но их дискомфорт скорее радует ее. Такая мелочная демонстрация превосходства…
— Оо… Надо спилить ее! — каждый раз говорит Тамара, когда кто-нибудь получает веткой по голове. Но никогда никаких распоряжений на этот счет не дает.
Все во мне возмущается необходимости нагнуться. И я встаю как вкопанная.
Давид молча наблюдает за мной.
— Я сейчас, — разворачиваюсь и направляюсь к подсобному помещению, где что-то мастерит пожилой садовник.
— Можно? — подхватываю ножовку побольше и, не дожидаясь ответа, иду обратно.
— Что ты делаешь, Алиса? — вздыхает Давид, наблюдая, как яростно я расправляюсь с инструментом унижений. — Мама…
— … давно планировала спилить ее! — доламываю кору и отбрасываю кусок дерева в сторону. Гордо выпрямившись, я иду в дом.
— Ты перебарщиваешь, Алиса, — уже в комнате, сев передо мной в кресло, холодно возмущается Давид.
— Нет, Давид. Это ты переборщил, отдав меня на растерзание своей матери. И это она переборщила, пытаясь превратить меня в удобную для семьи декорацию. Если бы мы с тобой решали все сами, то ничего бы этого не было. Я бы не попала в этот чертов снежный плен, не встретила его. И сейчас никому не было бы больно. Ни тебе, ни мне, ни ему!
— Алиса… — опускает он глаза.
— Я надеюсь, тебе хотя бы больно? Потому что, если тебе даже не больно от этого… «Это тебе опыт на будущее», Давид, — повторяю я его слова, сказанные мне не так давно. — Решай со своей женщиной все сам. И отдай мне, наконец-то, мой телефон!
— Зачем?
— Потому что он мой! Мой!! И я буду распоряжаться сама своей жизнью. И еще! — взрывает меня окончательно. — Раз уж ты привез меня сюда, будь добр, огради от общения со своей матушкой сегодня. Я хочу побыть одна и подумать.
— Я понимаю, что это, отчасти, моя вина, — заводится он тоже. — Но с тебя это ответственности не снимает! Ты очень изменилась, Алиса.