Снимая маску

Мы уж было хотели напугать его, как вдруг в бар скользнул Джон Непер и также украдкой расположился за колонной. Следующим был Тревор: он поднял воротник пальто так высоко, что мы пропустили бы его, если бы не заметили разваливающиеся кроссовки и выцветшие джинсы. Только он собрался шепотом заказать выпивку, как Кэмерон заорал на все помещение: «Добрый вечер, дорогие!»

Одна серьезная проблема оказалась неразрешимой. «Затравленная» Бетти Бакли почему-то продолжала петь «Memory» всеми возможными способами, кроме того, который вызывал мурашки у зрителей. Пласидо Доминго посетил один из показов и в своей очаровательной манере выказал скепсис относительно исполнения песни. Я решил покончить с этим. Застав Тревора и Бетти за очередным разговором об изгоях, прошлых и будущих жизнях, я озвучил ей свою трактовку мягкого совета Пласидо: «Просто спой эту гребаную песню!» В тот вечер она наконец сделала все как надо, и аплодисменты звучали как минимум с удвоенной силой.

ПОДХОДИЛО ВРЕМЯ ПРЕМЬЕРЫ, и мы с Кэмероном суетились вокруг нашей вечеринки для избранных, то есть, для британцев. Было решено провести ее накануне открытия шоу. Теперь мне предстояло избавиться от «Амадея». Я согласился встретиться с Милошем и шишками из киностудии в отеле «Эссекс Хаус» в шесть вечера, прямо перед началом вечеринки. Наконец этой гидре предстояло лишиться всех своих голов. Во время наших финальных репетиций Тревор так и не смог мне придумать, как мне избежать актерской карьеры, и я паниковал. Я бродил по театру представляя издевательский смех Кэмерона на первом показе «Амадея». Как мог первоклассный режиссер шекспировских трагедий так легко бросить коллегу в час нужны?

Пробило четыре часа: мне уже было пора вернуться в апартаменты, чтобы переодеться к вечеринке, и отправиться на казнь. В пятнадцать минут пятого Тревор потрепал меня по плечу. Он театрально откашлялся, перед тем как начать говорить:

«Кхм, Эндрю, вот, что ты сделаешь. Ты скажешь, что для тебя будет большой честью сыграть эту роль».

Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

«Однако… – Тревор всегда говорил «однако», прежде чем опровергнуть то, что он сам только что озвучил, – однако ты скажешь, что есть одна проблема: ты не перенесешь, если в фильме будет играть музыка Моцарта – музыка должна быть твоей».

Я восхищенно ахнул. Это было просто гениально. Даже самый грубый режиссер поверил бы этому, не говоря уже об оскароносном режиссере из Праги. Я буквально летел в «Эссекс Хаус», который находился в пяти минутах от «Мэйфлауэра». Мои родители только что прилетели в Лондон, и впереди меня ждала грандиозная вечеринка. Оставались минуты до наиприятнейшего вечера на нашей террасе и ужина с Сарой и родителями в кафе «Люксембург».

Милош встретил меня у входа и пригласил в залитую солнцем комнату с видом на парк. В окно я сумел разглядеть нашу террасу с уже накрытыми для вечеринки столами и какого-то раннего гостя со стаканом в руках. Комната была забита разными киношниками, которые затаили дыхание при моем появлении. Слишком фальшиво, на мой вкус.

Милош сиял: «Только посмотрите на него! Он именно такой, как я вам описывал! Он идеально подходит!»

Кто-то предложил мне прочитать отрывок из сцены. Пришло время пойти ва-банк. Улыбаясь во весь рот, я нанес сокрушительный удар, повторив слова Тревора.

Все затихли. Затем кто-то крикнул: «Кажется, мы договорились!»

В тот момент я, наверное, был похож на жертву Медузы Горгоны. В окно я видел, как терраса «Мэйфлауэра» заполняется гостями, и даже представил, как Кэмерон радостно кричит: «Добро пожаловать, дорогая! Эндрю? Нет, его нет, он прослушивается на главную роль в новом фильме…» Мне даже показалось, что вижу Тревора, которого я хотел покрыть нецензурной бранью вполне в духе Моцарта, что, вероятно, окончательно закрепило бы за мной роль. Но на помощь пришел Милош: «Думаю, Эндрю имел в виду, что он не хочет играть в фильме».

Я благодарил Бога за Тревора, Англию, святого Георгия и всех, кто приложил руку к моему избавлению.