Снизу вверх

Когда начался судъ, то передъ глазами публики прошло тысячное повтореніе одного и того же позорнаго зрлища… Обвиняемыхъ было только двое: Михайло и Луковъ. Жаловался на нихъ, какъ потерпвшая сторона, только одинъ человкъ — Иванъ Мартыновъ. Обвиняли ихъ въ томъ, что, преднамренно сговорившись между собой, они отправились къ Ивану Мартынову, торговавшему мясомъ, и условились съ симъ послднимъ о доставк въ его мясную лавку разновременно ста штукъ рогатаго скота по пятнадцати рублей за голову, но когда Мартыновъ выдалъ задатокъ въ количеств пятисотъ руб., то они скрылись, доставивъ ему лишь пять головъ, причемъ, по изслдованіи, оказалось, что доставленный скотъ былъ зараженъ чумою. Вотъ и все дло. Никто бы и не подумалъ имъ интересоваться въ этомъ простомъ вид, но поражало то обстоятельство, что вс эти три лица обнаруживали необычайное легкомысліе, очевидно, ослпленныя возможностью скорой наживы и, повидимому, совершенно лишенныя способности разсуждать о послдствіяхъ. Михайло безъ всякаго разсужденія положилъ въ карманъ «сотню»; Луковъ съ такимъ же легкомысліемъ, не скрывъ даже слдовъ, положилъ въ карманъ «четыреста», а мясникъ Мартыновъ, съ еще большимъ безсмысліемъ, выпустилъ изъ кармана «пятьсотъ», одураченный представленіемъ головъ скота, который онъ воображалъ получить даромъ. Первые двое ни минуты не задумались надъ мыслію объ острог, послдній не сомнвался въ обогащеніи. У всхъ троихъ, очевидно, было одно неудержимое, слпое побужденіе — «взять», «получить». Эта черта оказалась у нихъ общая съ остальными дйствующими лицами процесса, явившимися въ качеств свидтелей или совершенно постороннихъ.

Въ этихъ «свидтеляхъ» и заключался весь скандальный интересъ. Публика съ изумленіемъ видла, что ничтожное дло о мошенничеств расплывается въ ширь, захватывая, повидимому, совершенно непричастныхъ длу лицъ. На мсто ничтожныхъ Михайлы Лунина и Василья Лукова постепенно появлялись городскіе мясники, какіе-то четыре купца, три ветеринара, полиція. Такъ накопилось много дряни въ обществ, что достаточно было ничтожнаго случая, чтобы она потекла… Обыкновенно во всхъ новйшихъ длахъ этого рода всего больше одно удивляетъ: не знаешь, кто жадне и подле, — обвиняемые или свидтели. На суд выяснилось, что вс промышленники скотомъ сбываютъ чумной скотъ въ лавки. Это разболталъ Луковъ, разболталъ откровенно, съ обычною сонливостью и тупоуміемъ. Началось съ того, что его спросили, зачмъ онъ доставилъ Мартынову полудохлый скотъ? Онъ отвчалъ: «У Мартынова завсегда мясо дохлое». — «А у другихъ мясниковъ?» — спросили его. — «И у другихъ», — отвчалъ онъ. Потомъ онъ съ длиннйшими подробностями разсказалъ обо всхъ мясникахъ въ город. Вышло гадко ужасно. «А что же, скототорговцы смотрятъ?» — спросили Лукова. — «И скототорговцы своей пользы не упущаютъ». Снова подробности. Дло коснулось ветеринаровъ. «Что же смотрятъ ветеринары?» — спросили Лукова. — «Ихъ благодарятъ», — отвчалъ онъ и развилъ эту мысль. — «А полиція?» — «Въ этомъ раз съ полиціей жить хорошо», — сказалъ Луковъ и распространился подробно, причемъ передъ глазами публики моментально прошло нсколько невроятно наглыхъ лицъ.

Граница между обвиняемыми и свидтелями окончательно терялась. Ихъ связывало кровное родство. Разница была лишь въ положеніи: одни попались, а другіе нтъ. Но какъ обвиняемые, такъ и свидтели одинаково изумляли тупою, безразсчетною жадностью, не разсуждающею дальше настоящей минуты. Еслибы судъ захотлъ, передъ глазами публики прошла бы еще масса хищнаго народа, и вс они были бы связаны родствомъ. У нихъ отпала охота правильно работать, правильно жить и наживаться, даже взяточниковъ нтъ больше. Взятка была врод какъ бы постояннаго налога, между тмъ, ныншніе обвиняемые и свидтели длаютъ дла «сразу», думая только о текущей минут. Вс они какъ будто живутъ временною жизнью, среди временной стоянки, причемъ всякій какъ будто разсуждаетъ, подобно Лукову: «Свое получилъ?* — „Получилъ!“ — „Положилъ въ карманъ?“ — „Положилъ!“ — „Больше чего же теб?“

Изъ-за этого ряда свидтелей подсудимыхъ Лукова и Михайлы не было видно. Никто не интересовался, чмъ кончится ихъ дло. Луковъ показался всмъ жалкимъ, что и было врно, ибо онъ снова сдлался тмъ же несчастливцемъ, котораго выперли изъ деревни. Когда процессъ приблизился въ концу, онъ съежился, какъ пойманная кошка, а когда присяжнымъ вручили вопросы, онъ заплакалъ, какъ то по-бабьи всхлипывая.

Совершенно иначе держался Михайло. Во все время суда онъ сидлъ съ широко раскрытыми глазами, какъ человкъ, который ничего не понимаетъ. Онъ не болталъ, подобно Лукову, и не плакалъ. На него, кажется, просто напало безчувствіе. Въ душ его зіяла положительная пустота. Когда его спросили, зачмъ онъ присвоилъ деньги Мартынова, то онъ отвчалъ:

— Денегъ у меня не было.

— Но разв ты не зналъ, что чужія деньги берешь?

Молчаніе.

— Зачмъ ты ушелъ изъ деревни?

— Ничего у меня не было тамъ.

— А зачмъ въ городъ пришелъ?

— Чтобы денегъ получить.

Деньги — съ начала до конца.