Снизу вверх

Жилъ онъ по разнымъ людямъ, переходя отъ одного хозяина къ другому, побывалъ у сапожниковъ, у булочниковъ, у портныхъ, у кузнецовъ и слесарей и везд его основательно учили (били); когда его сильно учили въ одномъ мст, такъ что длалось не втерпежъ, онъ переходилъ на другое. это было самое тошное время въ жизни омича. Даже онъ самъ съ негодованіемъ отзывался объ этомъ період. «Бывало, хозяинъ возьметъ меня за ноги, да и спуститъ изъ окна внизъ головой… конечно, невжество одно!» Учили его на разные ладьи сообразно ремеслу учителя: сапожникъ училъ его колодкой, булочникъ — скалкой, портной — ножницами, а кузнецъ — шкворнемъ, но омичъ оставался живъ. Мало того, онъ все-таки воспользовался и этою эпохой, хотя не такъ, какъ бы желалъ; онъ быстро выучивался всмъ тмъ ремесламъ, которымъ его учили, выучивался тайно, урывками и неожиданно для учителя; и теперь едва-ли есть ремесло, передъ которымъ омичъ сталъ бы втупикъ. Онъ можетъ состряпать себ обдъ, починить сапоги, сколотить стулъ, сшить панталоны. Но всего лучше онъ выучился слесарному мастерству, потому что прожилъ у слесаря больше году. Этотъ слесарь билъ его по большей части ладонью и только изрдка клещами, а, главное, добросовстно показывалъ тайны ремесла, изумляясь понятливости ученика, и въ хорошую минуту предсказывалъ, что онъ далеко пойдетъ, шельма! Постигнувъ въ совершенств слесарное ремесло, омичъ уже на шестнадцатомъ году въ состояніи былъ поступить въ мастерскую при желзной дорог.

Съ этого времени начинается его извстность между мастеровымъ людомъ города. Всегда веселый и радушный, онъ уже двадцати лтъ пользовался авторитетомъ среди товарищей. Водки онъ въ ротъ не бралъ, а каждую свободную минуту употреблялъ на то, чтобы поучиться. Онъ писалъ письма, подавалъ совты, объяснялся съ начальствомъ въ качеств представителя, и имя омича рабочіе произносили съ уваженіемъ. Онъ уже и въ это время былъ довольно начитанъ, но все таки ему невозможно было употреблять въ день боле получаса на чтеніе, такъ что, въ конц-концовъ, отъ постояннаго урзыванія отдыха онъ ослаблъ; здоровье его пропадало, улыбка исчезала съ его добродушнаго лица…

Къ счастію, онъ въ это время попалъ въ острогъ. Разныя же бываютъ понятія о счастіи! омичъ самъ говорилъ, что это для него было на руку, этотъ острогъ-то, и ему нельзя не врить. Посадили его вотъ за что. На завод, гд онъ въ это время работалъ, случилась стачка, продолжавшаяся цлую недлю. Стачку прекратили, рабочихъ согнали на работу, а зачинщиковъ взяли. Въ числ ихъ взяли и омича, не сомнваясь въ его зловредномъ вліяніи на рабочихъ. Онъ могъ бы уничтожить это недоразумніе, потому что весь его вредъ заключался въ стремленіи поучиться, но онъ этого не сдлалъ, довольно равнодушный ко всякимъ страданіямъ; ему во время сиднія лнь было даже спросить, за что его держатъ? Эта нелпость объяснялась просто тмъ, что онъ весь ушелъ въ одно желаніе — учиться.

Съ этой стороны острогъ привелъ его въ восхищеніе. «Товарищи предлагали мн разныя дла… ну, нтъ, говорю, братцы, мн надо пользоваться свободнымъ временемъ и учиться. Что же мн, въ самомъ дл? Квартира готовая, столъ, одежда — все казенное, вотъ я и давай читать, радъ былъ. Потому что такой свободы у меня не было и не будетъ, какъ въ острог… Много я тутъ сдлалъ хорошаго!» омичъ пріятно вспоминалъ это время. Сидлъ онъ въ этомъ радостномъ мст около года, кончилъ ариметику, геометрію, прочиталъ множество книгъ, выучился понимать толкъ въ литератур, съ какимъ-то инстинктомъ дикаря чуя, что хорошо. Прошелъ онъ и грамматику, хотлъ даже попробовать нмецкій языкъ, но всякій языкъ почему-то плохо давался ему. Даже по-русски вполн правильно писать не выучился, — эта хитрость, къ его удивленію, не давалась, да и шабашъ. Разговорный языкъ также навсегда у него остался простонароднымъ, и теперь, во время жаркаго спора, онъ иногда загнетъ такую корягу, что самъ сконфузится и забудетъ споръ.

Когда омичъ вышелъ изъ пріятнаго мста на улицу, онъ былъ немного блденъ, немного обрюзгъ, но здоровъ и веселъ. Онъ поступилъ опять на заводъ, но случился новый неожиданный переворотъ въ его жизни. Одно недоразумніе влечетъ за собою другое. Разъ побывавъ въ счастливомъ мст, омичъ навсегда уже остался въ подозрніи и, проживъ два мсяца на завод, онъ, на основаніи только одного того, что сидлъ въ счастливомъ мст, былъ взятъ и отвезенъ на край свта, въ сверный городишко, чортъ знаетъ куда. Вышло это неожиданно и произвело на товарищей омича сильное впечатлніе.

— Ну, теперь омичу капутъ!

— Теперь омичъ — шабашъ!

— Пр-ропалъ!

— Теперь омичъ, прямо можно сказать, былъ человкъ — и нту его!