Снизу вверх

Однажды онъ сидлъ въ мастерской и опиливалъ какую-то вещь. Кром его, дома никого не было, омичъ и Надежда Николаевна куда-то ушли. Въ это время явился Вороновъ, тотъ слесарь въ блуз, котораго такъ испугался Михайло въ день поступленія къ омичу. Вороновъ былъ въ той же самой дырявой блуз, до того замасленной, что она, казалось, прилипала къ его тлу, какъ его собственная естественная шкура; штаны были не мене засуслены, руки его также были чмъ-то выпачканы. Но всего непріятне выглядло его лицо, дряблое и сморщенное, какъ высушенная подошва: его лобъ такъ съежился, что совсмъ исчезъ. Видно было, что не хорошо живется этому человку.

Михайло не уважалъ его… Было въ этомъ Воронов нчто такое, что давало Михайл поводъ питать къ нему пренебреженіе, хотя онъ съ нимъ всего раза два видлся и ни однимъ словомъ не обмнялся.

Усвшись возл станка, Вороновъ презрительно посмотрлъ на работу, пожалъ плечами и сплюнулъ, сплюнулъ какъ-то особенно, тмъ особеннымъ плевкомъ, въ которомъ слышится: „Что ты, молъ, какъ обо мн думаешь?“

— A ты, братецъ, погляжу я, не такъ длаешь эту штуку-то! сказалъ Вороновъ, пренебрежительно ткнувъ выпачканнымъ пальцемъ въ то мсто, гд копошился Михайло.

Михайло встрепенулся, задтый за живое.

— Мн такъ Алексй омичъ показывалъ, — отвтилъ онъ довольно спокойно, но уже разозленный внутри.

— омичъ-ли; кто-ли другой — не въ этомъ дло! омичъ, онъ, конечно, человкъ умный, но въ эфтимъ раз, что касается спеціально слесарнаго искусства, то я прямо теб могу сказать, что омичъ ничего… Я тутъ побольше понимаю, что по техническому отдлу и что невжественно…

Михайло съ изумленіемъ слушалъ это непонятное сочетаніе словъ. Но злоба сильне разбирала его. Между тмъ, странный собесдникъ увлекся.

— Ты продолжаешь все-таки свое длать? Я теб говорю, не такъ! Ты теперь длаешь вещь изъ стали, и надо разбирать, который кусокъ — желзо, который — сталь… A понимаешь-ли ты, что такое желзо и что сталь? Вотъ то-то же и есть! А говоришь, омичъ… Сталь — это есть вотъ какое дло: ежли желзо (Вороновъ отчеканивалъ слова) пропущено черезъ химію, съ прибавленіемъ то-есть потребнаго количества угля, то и выйдетъ сталь. Такъ вотъ она, эта штука-то, откуда берется! А желзо — это вещь безъ химіи, оттого оно и дешевле. Это я самъ читалъ. Потому что я — спеціалистъ. Можетъ, я въ Петербург бывалъ, какъ ты думаешь? На петербургскихъ заводахъ!… А омичъ не былъ. Само собой, онъ — рабочій образованный и много изученъ, но въ эфтимъ раз… я спеціалистъ!

— Алексй омичъ веллъ такъ длать, и я длаю, — возразилъ Михайло.

— Брось! Давай я теб покажу, какъ надо, — сказалъ гордо Вороновь и совсмъ уже протянулъ руку.

— Это не ваше дло! — вскрикнулъ Михайло, быстро спряталъ подлку и вскочилъ съ мста.

— Какой ты, погляжу я, невжа! — пренебрежительно сказалъ Вороновъ.

— Вы лучше или молчите, или уйдите, ежели не хотите непріятности…

— Чистый деревенскій невжа! — дразнилъ Вороновъ.

Михайло засверкалъ глазами. Еще минута — и Михайло выбросилъ-бы несчастнаго Воронова за дверь, во въ это время дверь отворилась и явился самъ омичъ.

— Что такое? Что вы кричите? — спрашивалъ онъ торопливо, смотря то на Воронова, то на Михайлу. Но, прежде всего, онъ угомонилъ Воронова, напередъ зная, что виновникъ шума — онъ.

— Ты что, Петруша, тутъ куралесишь?

— Я только хотлъ показать, какъ слдуетъ по настоящему… вотъ этому невж!… Потому что я — спеціалистъ, а онъ… — говорилъ Вороновъ торопливо.

Но омичъ живо прервалъ его.

— Какой ты чортъ спеціалистъ! Дуракъ ты, а не спеціалистъ! Глупость — твоя спеціальность! Ты, пожалуйста, въ другой разъ не учи, гд тебя не просятъ; Миша и безъ тебя знаетъ, что надо…

омичъ говорилъ раздраженно.

— Вы очень нехорошо выражаетесь… Я лучше уйду, — сказалъ въ замшательств Вороновъ, но старался придать себ твердый видъ, когда выходилъ въ двери.

омичъ тогда обратился къ Михайл, но сейчасъ же расхохотался. Глаза Михайлы сверкали, самъ онъ весь дрожалъ отъ негодованія и стоялъ уже въ углу комнаты, какъ въ боевой позиціи.

— Эка какъ тебя Петруша глупый взволновалъ! — хохоталъ омичъ.

— Я его, Алексй омичъ, побью, ежели онъ еще… — зловще произнесъ Михайло.

— Ну, вотъ… выдумалъ чего еще! За что его бить?

омичъ пересталъ смяться.

— Нтъ, ты этого не сдлаешь, Михаилъ Григорьичъ, — возразилъ онъ серьезно, — а если сдлаешь, самому будетъ стыдно. Петрушка и безъ тебя битъ… Ты, пожалуйста, не обращай вниманія на него — пусть его мелетъ… Теперь лучше пойдемъ обдать, я теб разскажу кое-что про этого несчастнаго.

Михайло послушался и мало-по-малу успокоился, хотя еще и за столомъ нижняя губа у него дрожала… Но когда, узнавъ, въ чемъ дло, засмялась и Надежда Николаевна, то Михайл сдлалось стыдно. Онъ попробовалъ улыбнуться и внимательно сталъ слушать омича.