СНТ

– Нет там ничего, не видно, я долго пробовал. – И тут же, поправившись, продолжил спокойно: – Это миф. Нет таких колодцев. Он должен быть… Должен быть… – он поднял глаза вверх, прикидывая, – должен быть километра два, да и увидеть ничего невозможно, разве звезду, которая будет в зените.

Она представила себе, как два мальчика меняются местами и водяной захлопывает дверь между мирами. Колодец разрушен, и водяной проживает жизнь на поверхности – чужую человеческую жизнь. Но нет, это была слишком страшная сказка. Ведь самый большой ужас вызывают только близкие. Увидеть монстра в колодце – не беда, страшнее прожить с ним полжизни и пить чай на веранде из года в год.

Удивительно, как тут не возникает призрак прежнего хозяина, – старик-академик мог бы прятаться за зеркалом. От этой мысли ей не стало страшно, старик нравился ей, несмотря на все признаки угасания – старческую гречку, какие-то пятна на черепе и трясущиеся руки. Жизнь пощадила в нём ум, а может, ещё и добавила сообразительности не делиться ни с кем плодами этого самого ума. «Он был бы прекрасным привидением», – подумала Римма, улыбнувшись в темноту.

Но нет, жизнь лишена этого ужаса, наши страхи всегда рациональны. Судебные ошибки, сбой банковского компьютера, строка в медицинском заключении всегда объясняются чем-то. Нужно было что-то сделать или не делать, нужно было не входить в запертую комнату, не ронять платок в кровь своих предшественниц. Одна сестра обидела птичку в лесу, а вторая не обидела – и вернулась. Всё по сказочному закону «ты – мне, я – тебе». Страшно только необъяснимое: сказка «Колобок» и история про то, как у медведя была липовая нога.

Ночью её друг поднялся, и доски пола тихо заскрипели под тяжёлыми ногами. Он часто вставал, и Римма всё думала, как поделикатнее предложить знакомого врача. Друга не было долго, и Римма даже начала тревожиться. Но в этот момент он вернулся и всунул под одеяло своё ледяное, как ей показалось, тело.

Теперь он спал, и, удостоверившись в этом, Римма встала сама и двинулась навстречу пустоте.

Она тихо нажала на раму зеркала.

Дверь в пустоту отворилась, и женщина увидела, что пустота изменилась. В углу пыльного шкафа стояло мокрое ведро с длинным тросом.

Судя по виду – только что из колодца.

(шла машина тёмным лесом)

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Валерий Брюсов

Варечкой иногда звали её старушки в библиотеке. Для них она была Варечка, потому что им самим было уже к семидесяти. Теперь они просто не могли расстаться со своей пылью и каталожными ящичками. Они родились ещё при царе, и казалось, не умрут никогда. А вот студенты звали её Варвара Павловна. Варей её звал только муж, но он умер шесть лет назад. Не сказать, что Варвара Павловна сильно любила его, но то, что он исчез из её жизни, приносило понятные неудобства. Теперь некому возить её на дачу, а сама она боялась рулевого колеса и приборной доски за ним. Приходилось часто ездить на электричке, а для простых работ договариваться с соседями.

Вообще весь быт пошёл наперекосяк.

Свободно она чувствовала себя только на кафедре в прямом и переносном смысле – на заседаниях и в аудитории, перед группой. Она читала фольклор и обычно начинала первую лекцию с рассказа о писателе Пришвине, который в восемнадцатом году перевозил свой архив из Ельца, откуда был родом, в Москву. Рукописи отняли какие-то матросы и, не разбирая, свалили в сарай. Пришвин требовал их обратно, но командир отряда вместо ответа показал ему наган. Но в этот момент из тьмы сгустился человек в длинном пальто и шляпе с огромными полями и велел отдать рукописи.

– Ты кто? – спросил недоумённо командир, и его наган перестал присматриваться к Пришвину и повернулся к незнакомцу.

– Я – Магалиф, – сказал тот весомо.

Матросы засуетились, зачарованные магией этого слова. Рукописи были возвращены, а Магалиф довёл Пришвина до вагона. Напоследок он велел писателю написать на его тюках слово «фольклор», потому что народ наш любит слова-заклинания. Пришвин так и сделал, отчего благополучно добрался до Москвы.

И теперь, дойдя до конца истории, Варвара Павловна говорила о том, что фольклор не раз и не два спасал русскую литературу и что её курс, посвящённый фольклору, не менее важен, чем другой, что само это слово означает «народная мудрость», что… Дальше она говорила о летней практике, когда они поедут собирать народные песни, и ещё что-то – то, что заставляло студентов строить планы на будущее.

Девушки в аудитории старательно записывали, а мальчики не делали ничего, потому что мальчиков не было. В иной год их набиралось два-три, а в этом и вовсе не было.