Сны Черного Короля

Меня по этой причине не ждали. И мне – чтобы свидание состоялось – пришлось вначале вызвать по местному, а после и дожидаться некрасивую задастую бабенку, посланную Бабаховым и долженствующую к нему отвести. Бабенка большую часть нашего маршрута смотрела на меня зло.

Мы поднялись на шестой этаж, затем прошли по длинному коридору и уткнулись в железную дверь.

– Там, – сказала бабенка, и еще раз (скорей всего, на прощание) зыркнула своими крысиными глазками. – Не размусоливай…

Бабахов был действительно там. Он грациозно, в позе роденовского мыслителя, сидел перед зеркалом за столом и, кажется, думал. На нем в настоящий момент была черная шелковая рубаха: с большим красным воротом и расстегнутая на три пуговицы сверху; в образовавшемся треугольнике можно было увидеть массивную серебряную цепь. А также медальон – по форме весьма даже загадочный.

Ниже шли светло-синие, по моде потертые джинсы.

Заметить шедшее ниже джинсов я не успел – услышав скрип открываемой двери, Бабахов строго повернулся на звук. Затем… увидел меня. Затем будто бы оживился: это нашло свое выражение в необъяснимом блеске голубых глаз и последующих, более чем непонятных движениях. Федосей вскочил резво на ноги, к чему-то и как-то по-собачьи прислушался, после, немножко согнувшись, полубоком подбежал, а лучше сказать подскакал ко мне и глянул на меня, а лучше сказать в меня, так, точно мое лицо являлось сейчас телекамерой:

– А может быть, смерть Антона – его последнее послание нам? Может быть, он сознательно шел на это, чтобы донести до всех нас, что с обществом что-то не в порядке? Давайте задумаемся…

Видимо, на лице у меня отразилось относительное подобие ответа, – Федосей в мгновение сник и в сердцах отмахнулся.

– Сам знаю, что хреново. Вечно эти концы! То ли дело начала, да? Базу принес?

Я сказал нет.

– Хреново… Вечно эти концы… Почему нет?

– Дома забыл, – подумав, сказал я.

– Дома забыл?! – перекособочив лицо, проскрипел Бабахов. – Лучше бы ты голову дома забыл: я б на ее место свою жопу поставил. Все одно на глаз незаметно.

И он громко заржал, видимо удовлетворенный глубиной своей шутки.

Я сделал вид, что обиделся.

– Не обижайся. На правду нельзя! – докторально изрек собеседник. – Когда принесешь?

– Ну… завтра, – промычал я.

На этот раз Федосей откинулся немного назад и посмотрел тонко оценивающим взглядом, длившимся, наверно, с десяток секунд…

– Жопа ты с ручкой!

Потом, видно, захотел что-то добавить. Я сделал такое предположение исходя из того, что губы Федосея подготовительно зашевелились. Однако звук изо рта не пошел: дверь в гримерную (я так понимал ее назначение) в этот момент приоткрылась, и в возникшем пространстве образовалось лицо.

Это было лицо девушки – «мать-одиночка, тридцати лет, строящая карьеру исключительно внепостельно», почему-то подумал я, едва посмотрел.

– Федосик, у нас две беды! – запальчиво объявила мать-одиночка.

Федосик принял вид мученика.

– Ка-ки-е?

– Красноштанов из «Замочной скважины» – (мне никогда, кстати, не нравилась эта передача) – звонил. Сказал, что не сможет присутствовать. И слез нет.

– Как это нет? – Бабахов сделал удивленные и ужасные глаза одновременно.

– Публика не для того шоу. Плакать-то плачут, но, глядя на них, смеяться, право, больше хочется. Честно!

– Смеяться нельзя, – Федосей философски почесал в затылке. – Ты меня, Люсьен, ей-богу, когда-нибудь в могилу сведешь. Запись через двадцать минут, а у вас сплошные накладки. Тренируйтесь, тренируйтесь!.. С Красноштановым что?

– Уехал… из города… – начала было она, но взгляд Федосея с каким-то намеком остановился на мне.

– Эй, чудо, ты плакать душевно умеешь?

– А как это… душевно? – не понял я.

– А так, чтобы морду твою на всю страну показать было не стыдно. Вот как!

Я скорбно признался, что не умею, на что Бабахов кисло скривился. Впрочем, особенно, кажется, не расстроился: через какую-то минуту они вместе с Люсьен на достаточно высоких нотах обсуждали проблему, возникшую с Красноштановым.

– А я тебе еще и еще говорю, этому гаду подобные кренделя не раз боком выйдут! Я ему устрою веселую жизнь. Когда к нему извращенец на запись не пришел, кто своего дал? Я дал! Он заплатил за него? Хрен! Я обиделся? Да ни тени! А теперь у меня к нему просьба. И что? Из города, хрыч старый, умотал? Вот пусть на себя и пеняет!

– Да у него же командировка, – встала на защиту Красноштанова Люсьен. – Его от первого канала послали…

– Когда приедет, я его лично на третий пошлю. И что теперь делать прикажешь? Сама, может, снимешься? Он там по сценарию кто?

– Близкий друг.

– А-а… – Бабахов как будто смягчился. – Найди кого-нибудь. Текст вроде несложный. Если на часик попозже начнем, то и у обезьяны должно от зубов отскакивать.

– Кого, Федосей?

– Боже! – Федосей театрально заломил руки. – Мало их тут, что ли, ошивается? Позвони этой… как ее? с собачачьего шоу. Она с Антохой как-то пила. И давай – в темпе, в темпе!

Люсьен послушно кивнула и порхнула к выходу.

– Да, и половые поправки в текст внести не забудь!

Видимо, в качестве разъяснения Бабахов повернулся ко мне: