Сны накануне лета (СИ)

В общем, хороший день. Кили не ожидал, что вечер окажется ему под стать. Обычно к ночи он забывал о дневных успехах. Воздух вокруг густел и темнел, а привычная обстановка спальни становилась давящей – в последнее время он и Тауриэль засыпали в разное время, и с закатом, словно два государства в состоянии холодного недружелюбного перемирия, прекращали всякие отношения. Кили это по-своему устраивало. Точнее, не устраивало никак, но хотя бы не заставляло их обоих лишний раз страдать.

Или же просто к страданиям оба привыкли. Больше не надо прикосновений и ласки, обещающих то, чему не бывать. Тепло желанного тела рядом не волнует и не тревожит дух. Тихая и привычная боль невозможности быть вместе стала частью повседневности. Обычаи, традиции, насмешки окружающих, вопросительные и снисходительные взгляды близких, намеки перестали беспокоить. С ними, оказывается, тоже можно сжиться и смириться. Это можно вытерпеть.

Как и с тем, что однажды приходится просто сдаться и перестать пытаться соединиться через силу. Ласки и поцелуи больше не кажутся прелюдией к чему-то большему и необходимому. Они просто есть, как есть пожелания доброго утра или вопросы о здоровье друг друга. Чего-то не хватает, конечно – Кили хорошо успел понять, чего именно – зато страха больше нет. Тауриэль больше не сжимается под одеялом, неосознанно избегая прикосновений его рук, он не пытается скрыть от нее собственный дискомфорт от отсутствия физической разрядки. Со временем вырабатывается режим: три раза в неделю они ласкают друг друга, как научились, и большего от близости не ищут.

Мирный договор лежит между ними на постели, подписанный и принятый спустя долгие месяцы безуспешных попыток преодолеть выстроенную природой границу. Никто не плачет и не жалуется. Нет извинений и ссор. Что есть, сложно описать: зарождающаяся привычка, быть может. А где же любовь? Куда она делась? Где потерялась страсть? Под подушкой? Под рубашкой? В штанах? Куда она исчезает после заката с наступлением ночи и где прячется до утра?

Поэтому Кили был очень удивлен началом этого вечера. И прежде всего, тем, что Тауриэль не спала, когда он осторожно вполз под одеяло – теперь их в постели было два. Еще больше его удивило, что она лежала на его половине. И свет. Никогда раньше света к его приходу в спальне не горело.

- Привет, - тихо сказала она, и протянула руку к его лицу, - я скучала. А ты?

Ее губы сладки и пахнут сладким харадримским лимоном. Кили мычит, пытаясь вырваться из поцелуя первым – ничего привычного в нем нет. Вопреки намерению, тело тут же реагирует на ее прикосновения. Совсем другие, незнакомо смелые.

- Дразнишь меня? – спросил гном, обнимая ее и прижимая к себе.

- Да, - улыбку он видит, а не чувствует. При свете у них это впервые, и новизна невозможно обостряет переживания. Но Тауриэль не выглядит смущенной. Мягко отстранив его руки, она зарывается в волосы на его груди, трется всем телом, как горная кошка о камни, о его живот, и пристально смотрит на Кили из-под рыжих волос, падающих на лицо.

- Ты очень красивый, - признается она, сглатывая, словно с неохотой, - ты самое красивое существо, которое можно найти в Средиземье. Ты прекрасен, и… - эльфийка задыхается, краснеет, возбуждается от своих же слов, но взгляда не отводит, - я хочу быть с тобой, хочу быть твоей, хочу тебя в себе.

Кили тоже тяжело дышит, ему сложно представить, что это не он говорит ей о красоте – а она. Ему сложно это принять, но это завораживает, это волнует. Особенно, когда она опускается ниже, трется лицом о его член, забирает его в рот, как любит это делать, только теперь глядит мутным взором своих ярких глаз, и Кили не может не смотреть в ответ. При свете все это невероятно красиво и неприлично открыто.

Его трясет. Ему хочется зарычать и вбиться в ее рот глубже, до глотки, но ее касания легки и нежны лишь поначалу. Она и сама хочет страсти. Боясь раньше времени кончить, Кили останавливается почти на краю, на самом пике удовольствия, притягивает Тауриэль к себе, роняет ее голову на плечо себе, целует снова и снова, наслаждаясь лаской ее рта, как будто припадая к целительному источнику после вековой жажды.

Лицом к лицу они лежат близко, так близко, как никогда раньше – а может, как всегда, но теперь они видят и чувствуют одновременно. Длинная, гладкая нога Тауриэль закинута высоко на его тело, и Кили стискивает пальцами ее бедро, удивляясь тому, как мало весит возлюбленная, как она тонка и слаба рядом с ним.

- Длинноногая такая, - хрипло бормочет он, улыбаясь и поглаживая ее двумя пальцами между ног.

Он и сам не понял, как так получилось, что они оказались столь тесно прижаты друг другу. Как так вышло, что он стал болезненно набухшим членом настойчиво таранить ее влажное пульсирующее лоно, и с ощутимым трудом проник, наконец, внутрь. Задохнулся от восторга новых ощущений, услышал гортанный стон, ощутил дрожь всем телом.

- Тауриэль! Это ты! – охнул Кили, и, не в силах остановиться, надавил сильнее, глубже.