Сны Персефоны

— На самом деле всё было не так. Это случилось ещё до твоего рождения, милая. Одним словом… — она вздохнула, — мне доказали, что Олимпе позорно быть девственницей, — тётушка произнесла это, глядя перед собой сухими пустыми глазами, и Кора поняла: Гестия злилась бы на такое положение вещей, если бы умела злиться, — и все, кроме, разве что твоего мужа, тайно или явно потешались надо мной. На том пиру Афродита и кто-то ещё из её приспешников, — кто именно, не уследила, но рядом точно вились Гермес и Дионис, — подмешали мне в нектар снотворное. А потом она и натравила на меня своего сына Приапа. Осёл, говорят, орал. О, нет! Кричала я, умоляя о пощаде, а потом — от стыда и боли. Кричал Приап, ликуя и кончая в меня. И хохотали вокруг боги, довольные своей проделкой. Никому из них не было меня жаль.

Кора нежно и сочувственно пожала маленькую ладошку Гестии.

— Я уползла оттуда, еле живая, спряталась в роще и зализывала раны — физические у богини проходят быстро, а вот с душевными всё было куда сложнее. Я понимала, что не смогу явиться на Олимп и видеть всех этих самодовольных мерзавцев, которые так поступили со мной. Кроме того, я поняла, что под сердцем у меня шевелиться дитя — семя гадостного насилия дало плоды. Я не хотела этого ребёнка, не готова была его любить…

Последние слова утонули во всхлипах. Гестия закрыла лицо руками и разревелась, как обычная девчонка, а вовсе никак великая богиня из Дюжины.

Кора обняла её за плечи, прижала к себе и нежно баюкала. Ей снова было неловко, как и в случае с Герой — после наказания той. Неловко и страшно: у неё такая любовь, что и сама Ананка может позавидовать. И наказать.

Гестия же выбралась из её объятий и сказала: