Сны под снегом<br />(Повесть о жизни Михаила Салтыкова-Щедрина)

Ах, как мне вас жаль, как мне вас жаль!

Сами себя не жалеем, — стало быть, так нам и надо. Погоди, немец, будет и на нашей улице праздник.

Никогда у вас ни улицы, ни праздника не будет. Знаешь что, русский мальчик, остался бы ты у нас совсем. Право, через месяц сам будешь удивляться, как ты мог так жить, как до сих пор жил.

Еще чего, у нас дома занятнее.

Что же тут занятного?

Да, ты ждешь, что хлеб будет, — ан вместо того лебеда. А послезавтра — саранча. А потом выкупные подавай. Сказывай, немец, как бы ты тут выпутался.

Я полагаю, что вам без немцев не обойтись.

На-тка, выкуси. За грош черту душу продали.

Мы за грош, а вы — так, задаром.

Это уже намного занятнее — задаром.

Тут крик меня разбудил: спасите! грабят! Это едущему в моем купе слуге Империи приснился сон, что чиновники делят башкирские земли, а его при этом дележе снова позабыли. Мы подъезжали к Берлину.

Второй диалог приснился мне в парижской гостинице; кроме двух героинь свиньи и правды — некоторое участие принимала в нем еще и публика.

Правда ли сказывают на небе-де солнышко светит?

Правда, свинья.

Так ли, полно? По-моему, это все лжеучение.

Лжеучение, подхватывает публика, лжеучение.

А правда ли, будто свобода-де есть драгоценнейшее достояние человеческих обществ?

Правда, свинья.

А по-моему, так и без того у нас свободы по горло. Хочу-рылом в корыто уткнусь, хочу — в навозе кувыркаюсь, какой еще свободы нужно! Изменники вы, как я на вас погляжу.

Изменники, гогочет публика, марш в участок!

Зачем отводить в участок, я своими средствами. (Хватает правду за икру.) А правда ли, сказывала ты, что для всех один закон писан? Об каких это законах ты говорила? Признайся, что ты имеешь в виду?

Правда корчится от боли и молчит.

Свинья пожирает правду.

Публика приходит в неистовство: любо! нажимай, свинья! Еще отзывается, распостылая!

Тут меня разбудила консьержка, что аж снизу мои стоны услышала.

Когда я ей сон рассказал, она вовсе не удивилась.

Mais cela m’arrive tous les jours!

Оказалось, что напротив помещался свиной рынок и туда каждую ночь привозили транспорты свиней, чей визг соответствующим образом действовал на воображение квартирантов.

Ну вот: абстрактный казалось бы сон, а хрюкающая действительность у его таинственных истоков.

51

Эта молодая и нарядная дама, которой принадлежит весь Париж — цветочные магазины и дома моды, заискивание продавщиц и улыбки под усами уличных донжуанов, эта дама, которая в сопровождении зеркал-льстецов каждый день отправляется на штурм галантерейной Бастилии и неизменно возвращается с лаврами, и к тому же с добычей в нанятой колеснице — это моя жена, Елизавета, урожденная Болтина.

А этот старый господин, желчный и больной, которому принадлежат только его собственные страдания, повсюду те же самые — этот господин, что уже почти год скитается по заграницам, чтобы убежать — от чего? от боли? от предназначенной ему судьбы? от любезного отечества? — но убежать не умеет и остается с ними, среди шума самой чудесной столицы, среди дерзкого ритма канкана и свиста гаврошей — желчный и больной — а, ведь это я, кто же меня не узнает?

Плох ты, братец, ей-богу плох, айайай! как тебе не стыдно, братец, огорчать любящую семью?

Отойди прочь, Иуда, кровопийца!

С кем ты разговаривал, Мишель? Я так испугалась, какие-то голоса в коридоре слышала.

Тебе показалось.

Дорогой Николай Алексеевич, поощряемый вашим мнением о прошлой главе, принимаюсь за окончание Иудушки.

Не знаю точно, что получится, но представляю себе, что все вокруг поумирали и никто не хочет поселиться с Иудушкой, в ужасе перед наполняющей его гнилью.

Мишель, пришли газеты из России.

А, этот суворинский листок.

Как нам сообщили, князь Горчаков, канцлер Империи, находился в Баден-Бадене, куда в то же время привезли тяжело больного М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Когда больной начал поправляться и уже совершал прогулки в кресле на колесах, канцлер, который не был лично с ним знаком, подошел к сатирику, протянул ему руку и сказал: «Да будет мне позволено как русскому выразить радость по поводу выздоровления выдающегося писателя и от всего сердца пожать ему руку».

Свиньи, бесстыдные свиньи!

Снова статью вырезали из номера.

Радость по поводу выздоровления выдающегося.

За окном — веселые cris de Paris.

Чувствую себя в положении той проститутки, которая говорила: хорошо бы было пожить немного, как другие.

Я тоже хотел бы пожить, как другие.

Врачи нашли у меня четыре болезни неизлечимые, второстепенных не считая.

Николай Алексеевич, вы отравляете, кто знает, возможно, последние дни моей жизни.

Вы превосходно знаете, что мне причитается эта сумма.

Когда подумаю, что русское землячество должно будет объявить сбор пожертвований для возвращения моей семьи домой.

Прошу, отдайте эти деньги.

Впрочем, не могу принять на себя обязательство, что наверняка умру.

Если же не умру, прошу простить.

52

Некрасов умирает раньше меня.