Сны за полночь

Тикси попытался прилепить кусок скотча к нижнему уголку, но тот не поддавался, съезжая в сторону, словно поверхность смазали маслом. С верхних уголков, таким же образом, посъезжали кусочки скотча, а затем отпали, но странным было не только это, фотография держалась сама по себе, притягиваемая зеркалом.

Господин Тикси стоял напротив и заворожено наблюдал, как фотографическое изображение девочки постепенно проходило сквозь зеркальную поверхность, и было полностью поглощено мутным стеклом, испещрённым беспокойной рябью. Не веря в происходящее, он дотронулся до поверхности и ощутил холодную, скользкую, схожую со льдом структуру зеркала. Фотографии на зеркальном стекле больше не было, Тикси убедился, что это ему не привиделось. Но Алиса смотрела на него из глубины мутного зеркального омута!

Вибрация усилилась, а вместе с ней и ветер, вырвавшийся из зеркала и пытавшийся затушить свет трепетавших огоньков. Тикси испугался и попытался прекратить обряд, обернувшийся чем-то запретным и зловещим, он схватил плед с дивана и попытался накрыть им зеркало. Но тут же сотни голосов невесть откуда свалившихся на него, возопили что есть мочи, выкрикивая лишь его имя.

– Тикси! Тикси! Тикси!

Он в ужасе озирался по сторонам, нервно вздрагивал от каждого соприкосновения с морозным ветром, бесновавшимся по комнате и рвавшим занавески на окнах. В каждом касании ледяного порыва он чувствовал чью-то невидимую руку, от чего сердце его замирало, а затем ускоряло свои удары.

– Тикси! Тикси! Тикси!

Голоса взывали и подталкивали его зеркалу, будто требуя завершить нечто или поддаться тому, что должно произойти. Зеркало. Что-то произошло с ним, новая метаморфоза исказила и разгладила зеркальную гладь, успокоив неистовую дрожь. Только потусторонний ветер, как угорелый чёрт, носился по комнатам и торопливо гасил свечи, словно опасался не исполнить в срок чью-то волю.

– Тикси! Тикси! Тикси!

О, Боже! Господин Тикси хотел закрыть глаза, отвернуться от зеркала и убежать далеко-далеко отсюда, спрятаться и знать, что подобного не увидит. Изображение на фотографии подверглось тлению и распаду, которым предаются все тела, когда жизнь из них уходит безвозвратно. Кожа лица Алисы из персикового перешла в отвратительный пепельно-серый цвет с гниющими червоточиной щеками и синими вспухшими губами. Очи при жизни, сиявшие чистым небесным светом, теперь являли собой белую пустоту и напоминали глаза варёной рыбы. Рыжие кудряшки обесцветились и грязными растрёпанными патлами торчали во все стороны, извиваясь, будто ядовитые змеи на голове Горгоны. С той стороны она выглядывала, как и из фотографии по пояс, и Тикси вдруг мысленно представил, что могло быть ниже, а вернее, чего не могло быть, и его передёрнуло от отвращения и ужаса.

– Тикси! Тикси! Тикси!

Зазеркальная Алиса отнюдь не была мертва, она оскалилась в омерзительной гнилостной улыбке и протянула блёклые в трещинах и струпьях ручки к Тикси. Светлый фон, на котором некогда отображалось изображение девочки, растворился в тёмной мутности зазеркалья, и от этого казалось, что потустороннее существо парит в подводном мире.

Он отпрянул, но ноги его сковал колдовской ветер, обвив ступни и колени невидимой веревкой и закручиваясь всё сильнее и беспощаднее на бёдрах.

– Тикси! Тикси! Тикси! – Теперь из всех голосов говорил только один, тот, чью обладательницу сдерживала зеркальная толща стекла. – Ну, что же ты стоишь, как не родной, папочка? Подойди и обними свою дочурку.

Господин Тикси готов был поклясться, на долю секунды говорящее с ним существо изменилось и приняло облик его давно умершей дочери, его Лютика. Но перед ним вновь была Алиса в своём новом чудовищном воплощении.

– Что тебе надо? – Его голос дрогнул и ушёл в потолок комнаты визгом.

– Зачем спрашивать о том, что прекрасно известно и так, – ответила Алиса каким-то глухим булькающим голосом, и звучание его совсем не был похоже на детское.

– Я не понимаю. Кто ты? – Его голос дрожал и не подчинялся ему, но он всё-таки выдавил из себя эти нервные слова.

– Я – Алиса, Я – Юленька, Я – все те образы богоматерей и их ублюдочных детей, которыми ты потчевал меня дважды в год. Я то, к чему ты взывал столько лет, и Я то, что услышало тебя, вняв твоим мольбам и сетованиям.

Ветер спеленал Тикси до пояса, ноги замерзали и теряли чувствительность, одинокие свечи ещё отважно боролись с удушающей темнотой, подступавшей к зеркалу, бесстрашно вскидывая язычки пламени вверх.

– Я не делал ничего дурного, ничего такого запретного. Это даже не обряд и не ритуал был, а просто общение, – беспомощно лепеча, оправдывался Тикси.