Соавторы

Однажды я услышала ночью, как Белка во сне зовёт кого-то. Она называла его «мой хороший», но я точно знаю, что никаких «хороших» у неё в радиусе ста километров нет. Сон свой Белка наутро не помнила. Возможно, фантомные боли. Я бы всё отдала, чтобы она была счастлива, и, если у неё «хороший» появится, я буду бесконечно рада. Даже если мне придётся съехать с квартиры.

С родителями же у Белки отношения сложные, намного сложнее моих. Она не любит о них говорить, но я кожей чувствую её боль пополам с комплексом вины. Родители уже престарелые, и мне показалось, что Белка к ним несправедлива. Я бы таких родителей любила. Ох, как бы я их любила! Но не факт, что они любили бы меня.

* * *

Мирон долго мыл руки – тщательно, как-то по-хирургически. Тёр каждый палец, затем встряхнул кистями и взял с полочки под раковиной чистое полотенце – настолько белое, что казалось, оно было подсвечено изнутри холодной люминесцентной лампой. Было удивительно, как в этом заброшенном пыльном доме оказалась такая цивилизованная ванная комната, достойная неплохого загородного коттеджа. И что поражало больше всего: Катя утром осматривала весь дом, открыла все двери, но никакого намёка на потайные помещения не было. Она помнила только то, что они с Мироном как будто провалились куда-то, оказавшись в спальне с примыкающей к ней ванной и ещё одной комнатой, назначение которой Катя пока не разгадала.

– Ты должна быть мне благодарна, – не глядя на Катю, произнёс он и бросил полотенце в корзину с грязным бельём. – Я избавлю тебя от ненужной суеты. Твоя жизнь, по сути, изначально была ошибкой. Арифметический сбой во вселенной. Должно было быть на одну жизнь меньше. Но ты родилась. За это надо было бы наказать твоих родителей, но не беспокойся. Я найду их. Потом. Обязательно найду. Мы никому не должны прощать такие промахи.

Катя вжалась в стул, ощутив позвоночником ледяную перекладину спинки. От тряпки, которой был перевязан её рот, сводило скулы, но малейшее движение языком и зубами откликалось позывами рвоты. Мирон повернулся к Кате, постоял, пристально её разглядывая, потом сделал шаг к ней, и Катя задохнулась, с сипом всасывая через ненавистный кляп воздух напополам с морозистым ужасом. В звериной грации Мирона был гипноз и завораживающая сила, Катя видела приближение словно в рапиде – медленным и парящим. Даже не видела – ощущала чуть прикрытыми веками.

Мирон не спешил. Наклонившись к Катиному затылку, он втянул ноздрями её запах.

– Ты изумительно пахнешь, моя девочка.

Он сказал «моя» как-то особенно, певуче и другим тембром. Катя старалась не шевелиться: любое движение могло спровоцировать Зверя.