Соавторы

Официантка принесла лёд, Лёшка взял один кубик, приложил к ране.

– Нет, Лёшенька, иди, пожалуйста. Я сама разберусь, – чужим неузнаваемым голосом пробормотала я. – Это только моё.

В дверях появились двое в полицейской форме. Как-то уж слишком быстро материализовались, подумалось мне. Я почти насильно подтолкнула Лёшку ко второму выходу на террасу, но он отвёл мою руку и, подойдя к полицейским, принялся что-то объяснять. До меня долетели слова «недоразумение», «всё в порядке».

– Вам лучше уйти, – сказал мне парень-бариста. – И подругу свою скорей уводите.

Я словно очнулась, подошла, взяла Белку под мышку, подняла её и, не дожидаясь, пока полицейские повернут к нам головы, вывела на воздух.

Мы не разговаривали целый вечер, но ближе к ночи Белка не выдержала. Я мыла посуду на кухне и вдруг услышала, как к шуршанью воды примешивается Белкин голос, доносящийся из комнаты.

Она сидела на диване с ногами и беззвучно плакала. В её гортани что-то билось. Я подошла, примостилась рядом.

– Манька, я же ради тебя! Я никому не позволю тебя обижать! Я убью за тебя!

Её худенькие плечики тряслись. Я придвинулась к ней, обняла, и мы просидели так до ночи, медленно качаясь, баюкая друг друга, а потом уснули вместе на стареньком диване, боясь разжать руки.

На рассвете, когда затёкшие спина и плечи отозвались тысячами иголок, я пробралась на кухню к своей раскладушке, уселась, наслаждаясь возможностью вытянуть ноги, и открыла ноутбук. В «облаке» был выложен новый файл с текстом, написанным Белкой, судя по времени, вчера – когда я была на работе. Двенадцать страниц с описанием дома, тайной комнаты и сценой в ванной. По нашей договорённости и сюжетному плану, эти эпизоды значились за мной, и я их уже написала.

Я принялась быстро читать, чувствуя, как предательский комок подкатывает к гландам. На середине я остановилась.

Это был очень, очень, очень плохой текст.

5

Один мудрый китаец написал, что невозможно одну и ту же мысль дважды думать одинаково. Наверное, это как нельзя в одну и ту же реку войти дважды. Так мне всегда казалось. Я часто вспоминаю эту цитату, когда оголено сердце.

Именно оголено – с таким ощущением я прожила неделю после случая в кафе. Белка больше не упоминала о Лёшке. Будто и не было ничего. Запредельно тактильная в эти дни, Белка клала голову мне на колени, когда мы смотрели телевизор, обнимала перед моим уходом на работу, даже мурлыкала и тёрлась о моё плечо щекой, изображая кошку. Чувствовала, что во мне угнездилась обида.

Я не пыталась вывести её на разговор, потому что чувствовала свою вину, ведь это я внушила ей мысль, что Лёшка подонок. Теперь я ощущала себя виноватой вдвойне – и перед ним, и перед ней. А с чувством вины надо обязательно что-то делать, причём срочно – это вам скажет любой недоученный психолог.

Но что-то в нас с Белкой треснуло. Я так бесконечно страдала от этой мысли, что пыталась за уши притянуть наше счастливое прошлое: устроила вечер воспоминаний, вытащила на экран ноутбука наши самые счастливые фотографии. Смотри, Белочка, вот презентация нашей первой книги, вот мы в издательстве, вот какое-то дитё на читательской встрече дарит нам лист ватмана с криво нарисованным драпоном. А здесь мы на шашлыках. А тут гуляем по Питеру в белые ночи. Белка молчала, лишь изредка едко комментируя изображения. Я сделала попытку залезть ей в голову и получила там высоковольтный разряд: Белка не помнила большую часть того, что помнила я и что было мне бесконечно дорого. Обнулилась. Стёрла. Очистила оперативную память. Это ни хорошо, ни плохо – просто факт. Видимо, я была слеплена из другой – терракотовой – глины.

За этими всеми самокопаниями я решилась поговорить о нашей книге только спустя пару дней. Белка отмахнулась: ерунда, мол, ошибки по тексту вычистим позже, важно книгу поскорее закончить.

– Бэлл, мы же договорились, что кусок про дом пишу я!

– Разве? – упругим голосом отозвалась Белка. – Может быть. Мань, ты не обижайся, но я как старший товарищ должна подхватывать упавшее знамя. А ты знамя выронил, боец.

– Не поняла метафору. – Я пыталась придать голосу весёлость, у самой же в горле предательски запершило.

– Ты потеряла драйв, Манька. У тебя что, престарелая аудитория? Книгу будут читать наши с тобой ровесники, больше даже твои, не мои. И чем ты хочешь их зацепить? Саспенсом, размазанным на десять страниц? Да они уснут уже на первой!

– Бэлл, ты хотя бы предупредила, что тоже пишешь про комнаты. Я же время тратила. А с этой работой со временем у меня не важно. Сама знаешь, каждая минута на счету.

– В общем, не обижайся. – Она, кажется, и не слушала меня. – У тебя хороший кусок, но не из нашей книги. Давай мы его вырежем и оставим на потом.

– Когда «на потом»?

– Мань, ну раскурочим на абзацы и пристроим куда-нибудь в конец книги. Но большую часть, увы, удалим.

Я промолчала, не рискнув спорить. Что касается творчества, меня очень легко убедить в том, что я пишу плохо. Самый злобный мой критик – это я сама. Если Белка считает, что я оплошала, значит, так оно и есть.