Соавторы

– Да, говорила. Сама думала, сдох давно под забором. Ох, прости господи! – мама перекрестилась. – А он, вишь, владелец компании. Ты бы съездила на похороны, разузнала, что там с твоим наследством. Но пасть особо не разевай, у него ж молодая жена, оказывается, и двое ребятишек.

– У меня есть братья?.. Сёстры? Кто, мама?

– Да ты не о том думаешь, Машка. Папа твой помер…

Папа… Я никогда не слышала, чтобы мама произносила это слово. Она говорила про него либо «он», либо «твой биологический отец», прибавляя к последнему словосочетанию что-нибудь типа «скотина» или «мерзавец», всегда с великим раздражением. На мои детские вопросы мама отмахивалась, мол, и говорить о нём нечего, и я лишний раз не спрашивала, боялась рассердить её. Я знала, что когда-нибудь отважусь и заставлю рассказать мне про него всё, ведь он мой отец, в конце концов. Но так за свои восемнадцать лет и не отважилась.

И мама сказала: «Папа». Я вгляделась в её лицо на мониторе ноутбука, и оно показалось мне постаревшим. Я ничего не знаю об отце. А что я знаю о тебе, мама? Ведь ты любила его… Любила. Я вижу это по твоим глазам и странному неумелому макияжу, по беспокойным рукам, которые ты пытаешься прятать, но они настырно лезут в камеру, по залому носогубной складки и поджатым губам.

– Ты мне расскажешь про него? – Я произнесла эту фразу намеренно громко, но мама не отреагировала.

– Да нечего рассказывать. Поезжай на похороны, там тебе его родня всё расскажет.

– На похороны? Зачем? Наследство мне никакое не нужно. Он чужой, и мне ничего от него не надо! Ни копейки, слышишь! Даже не пытайся снова поднять эту денежную тему, ма! И что мне там делать, среди его родни, на этих похоронах? Слезу пускать?

– Маша, почему ты кричишь?

Мама права. Я повысила голос, сама не заметив. Меня захватила какая-то неуправляемая остервенелость, обида за то, что отца не было в моей жизни живым, и вот теперь он появился в ней мёртвым. Он не поздравлял меня с днём рождения и Новым годом и даже ни разу не позвонил матери, чтобы узнать, как я там, жива ли вообще. И кто он для меня? Кто??? Я о дворнике нашем, Юсуфчике, знаю больше, чем о собственном отце! Я Евгеньевна – значит, его зовут Евгений. А то, что отчество у него Самойлович, я узнала, только когда наступило время самостоятельно заполнять анкеты.

Что ещё выковырять из памяти о нём? Что он пьяница. Был. А вот теперь выясняется, что у него осталась семья, жена и детишки. И фирма какая-то. Что-то не вяжется с образом жалкого пропойцы.

Но мне было сейчас совсем не до генеалогических копаний. Его присутствие в моей жизни равнялось нулю, как помножена им на ноль была я сама, его старшая дочь. Его нет, не было в моей жизни, и теперь уж не стоит и впускать его туда. Поздно. Поздно, мама.

– Поздно, мама.

– Маш, решай сама. Ты у нас умная. Я просто не могла не сказать тебе, ты ж понимаешь. Только…

– Что?

– Ну, в общем, дочь, я тоже много что сгоряча решала в жизни. А потом жалела. И бабушка Оля тоже всегда сгоряча…

– Я учту, что генная память мне когда-нибудь тюкнет в темя, мам, но не сейчас.

– Кто тюкнет? – Мама снова поднесла лицо к экрану.

– Ладно, прости. Никто.

– Ох, Маш…

Мама помолчала, потом тяжело выдохнула.

– Как знаешь.

Мы попрощались, и я захлопнула ноутбук.

Как знаешь… А знаю ли?

* * *

Бабушка Оля, мамина мама, долго не могла понять, кто ей звонит. Маша? Какая Маша? Из жилконторы? Я почувствовала острый укол совести, что собственная бабка не распознала голос внучки. Мы общаемся раз в год, я звоню только на её день рождения в августе. На Новый год и другие праздники – никогда. Весь наш разговор сводится к нескольким фразам. Поздравляю. Здоровья. Долгих лет. У меня всё хорошо. В Петербурге нравится. Учусь, работаю. Городского телефона нет, мобильный только, звонить через восьмёрку. У мамы все новости обо мне, если что.

Бабушка Оля уже знала о смерти отца. Меня поразило, как она заохала, запричитала, будто бы потеряла кого-то близкого. Молодой ещё, пятьдесят два. Ну да, пил, а кто не пьёт! Любка по-скотски с ним поступила.

Любка – это мама.

– Ба, давай-ка ты расскажешь мне всё.

– Ох… – Бабушка Оля густо вздохнула, и я услышала тупой звук вперемешку со скрипом: она села в своё старое пружинное кресло, которое помню ещё с детства. – Да я мало что и знаю. Ну да ладно, раз уж тебе невтерпёж…

Он был красавцем, мой отец. Таким, что из-за него в самом прямом смысле слова дрались девчонки. Одной волосы подожгли за то, что на дискотеке к нему ластилась. Эта история даже попала в скандальные новости местной екатеринбургской газетёнки, и слава сердцееда закрепилась за Евгением Келдышем окончательно, уже за пределами микрорайона Химмаш. Ходили слухи, что одна тихая фабричная девчонка Ирка сиганула с крыши, оставив слезливую записку, что жизнь без Женечки смысла не имеет, но слухи те остались непроверенными. Ирку откачали, и она благополучно вышла замуж за такого же, как она сама, скромного тихого химика Вовочку, от которого родила девять детей, – тайно, конечно, мечтая о Евгении. Так, во всяком случае, эту историю подавали химмашинские сплетницы.