Соавторы

С работой Евгению не везло. Хотя инженерное образование кормило и неплохо, но стабильности с доходами не было. Он устраивался то на завод, то на электростанцию, а потом укатил за длинным рублём в Уренгой. Там пробыл шесть лет, денег заработал достаточно, чтобы купить двушку – пусть не в центре Екатеринбурга, но и не в Химмаше. Заработанного хватало, чтобы жить припеваючи ещё год – Евгений и не работал. Начал писать стихи, и, говорят, неплохие. Его печатали понемногу: то в журнальчике каком, то в сборнике. Но денег поэзия не приносила совсем, а вскоре уренгойские запасы закончились, и надо было куда-то устраиваться. А за окном – девяностые, заводы-фабрики тихонько загибались, все друзья подались в коммерцию. И Евгений недолго думая согласился на паях с приятелем открыть совместное предприятие. Из Китая возили технику – компьютеры и запчасти к ним. В Китай – гофрокартон и всякую нехитрую, дешёвую у нас ерундистику. Какое-то время дела у фирмы шли в гору, Евгений с партнёром даже поднялись, купили по «мерседесу». А потом на них наехали, насели, чтобы предприятие продали. Евгений принципиальный был, сказал, что насмерть стоять будет, а друг сдался после того, как его отметелили на собственной даче. Сложное время было, чумное. Евгения тоже били нешуточно, но он упрямый был, не поддавался. Тогда его немножечко убили.

Он пролежал в старом заброшенном депо двое суток, пока его случайно не нашли собачники. В больнице не верили, что выживет, а он живучий оказался. Правда, на один глаз ослеп, да и из-за шрамов от былой красоты ничего не осталось. Невеста не дождалась, когда из лежачего он станет ходячим, бросила его. И что у него оставалось теперь? Фирмы нет, семьи тоже. От бизнеса – одни долги. Мать с отцом давно скончались: говорят, в избе угорели от незакрытой печной вьюшки, когда Евгению двенадцать лет было. И любовь вот тоже испарилась… В тот год он и запил, хотя до этого и капли в рот не брал.

В общем, жизнь свою Евгений медленно и верно, день за днём сливал в помойное ведро. За пару лет он превратился в опустившегося дикаря, уже никуда не мог устроиться на работу, поменял своё некогда хорошее жильё на конуру в пригороде, проедал-пропивал деньги, вырученные от продажи квартиры, и никаких подарков от жизни не ждал. Пока в самом конце девяностых не купил что-то на рынке, а это что-то было завёрнуто в газетёнку – ту самую, в которой когда-то печатали его стихи. Развернул он её, а там – портрет молодой мамы со статьёй на два столбца об озеленении Екатеринбурга и подпись: «Любовь Веригина, волонтёр».

И что-то щёлкнуло в Евгении Келдыше. Он вырезал мамин портрет, повесил на стенку и чуть ли не молиться на него стал. Когда протрезвел окончательно (а на это ушло не меньше недели), начал снова писать стихи, посвящая далёкой незнакомой Любочке, и поклялся найти её.

А ведь и нашёл. Точнее, нашли её его стихи: знакомый журналист помнил Евгения, напечатал их в газете и от себя приписал: «Помогите найти ЛЮБОВЬ».

Мама сама его разыскала. Опять же, через газету. Никто никогда не посвящал ей стихов, а тут некто, ей незнакомый, печатает в каждом номере по рифмованному признанию в любви. Она связалась с редакцией, так мол и так, я, кажется, тот самый предмет обожания поэта Келдыша, помогите музе найти творца. В редакции ей и «сдали» адрес Евгения. Телефона у него не было: давно отключили за неуплату.

И Люба Веригина, хотя смелой никогда не была, удивляясь самой себе, как в тот день, так и многие годы позже, собралась и поехала в выходной в неспокойный спальный район. Она с трудом отыскала его пятиэтажку и занюханный подъезд, потом долго звонила в обшарпанную дверь. Когда Евгений открыл – а к этому времени в нём было уже полбутылки водки, – Люба едва сдержалась, чтобы не сказать, мол, извините, ошиблась адресом. Но не сказала. Молча, не здороваясь, прошла в комнату, стряхнула рукавом крошки со стола, вытащила из сумки пачку чая и кулёк желейных конфет и уставилась на висевший на стене собственный газетный портрет. Выцветшая на солнце типографская краска, размытые контуры лица, серое платье и кровавая клякса раздавленного комара – как бурое ожерелье вокруг шеи.

Евгений так же молча подошёл к ней, бухнулся на колени, ткнулся лбом, как собака, в Любины ноги и загудел басом что-то. Она и не разобрала, что. Осторожно погладила его по голове и тихо сказала:

– Замуж не зови, не пойду. А чаю налей.

А он и чаю налил. И замуж позвал.

Чай Люба выпила. И замуж сходила.

Бабушка Оля мелко закашляла и спохватилась:

– Ой, да по межгороду тебе дорого-то, небось?

– Ничего, бабуль, не бери в голову. Что дальше-то было?

– Что дальше… А дальше ты родилась.

– Ну а почему… – Я и не думала, что мне так сложно будет это выговорить. – Почему отец развёлся с мамой?

– Да не он с ней, а она! – В бабушкин голос влилась досада. – Хороший мужик был. Но там одна история случилась. Ох, Маш, пусть лучше мать тебе о ней расскажет.

– Да не расскажет она, из неё клещами не вытащишь! Если уж за восемнадцать лет ничего не сказала. Ну ба!

Бабушка Оля тяжело выдохнула и отрывисто начала: