Соавторы

Белка молча вышла и через полминуты появилась в дверном проёме со штативом и какой-то доисторической громоздкой кинокамерой.

– Мирон… – В её голосе звучала непривычная мне нежность. – Жду тебя на нашем месте. Всё сделаю. Ты… недолго тут с ней, ладно? И не забудь про газ, я поставила разогревать банку в кастрюле.

– Дверь в кухню плотно закрой, воняет.

Она кивнула и исчезла. В комнату, действительно, вполз запах скипидара и какой-то медицинской дряни.

– Что ты собираешься делать? – Мой голос звучал безучастно-равнодушно, будто я забыла, что «делать» относилось и ко мне.

– Краска нужная засохла. Я попросил Беллу поставить на водяную баню, чтобы размягчить.

Краска… По крайней мере, не зелье и не очередная наркота!

– Зачем?

– Ну как зачем? Ты же лебедью хотела быть, разве нет? Белое платье, белые крылья. Но морда-то у них в центре чёрная. И клюв красный.

Он вынул из кармана помаду, снял колпачок. Яркий вульгарно-алый цвет. Самый мой нелюбимый, тревожный.

– Чёрным мы подправим твоё ангельское личико. Чуть-чуть.

Я не решилась спросить, не собирается ли он расплющить кувалдой мои ступни, чтобы они стали похожи на перепончатые лапы, и удлинить мне шею каким-нибудь изуверским способом.

– Когда вы с Белкой…

– Сошлись? Ну, смелее, называй всё своими именами. Не помню. Месяца два назад. Она сделала первый шаг, написала. Умница. Влюбилась. Ездила ко мне каждые выходные. Я не прогонял. У меня свои на неё виды. Ты отодвинула мои планы. Но ненадолго.

Я опустила голову. Так вот куда Белка гонялась еженедельно! Никакие это не Сланцы! Мысли с трудом ворочались в голове, я села на кровати и поняла: мы на корабле, и началась качка. Давай же, Машка! Я схватила бутылку, стоящую на подносе, – в ней оставалось ещё вино, – и сделала несколько жадных глотков.

Мирон зло посмотрел на меня.

– Остановись. Ты должна быть трезвой во время съёмок. Я не позволю тебе запороть кадр.

– Ты будешь меня снимать?

– Мы снимемся вместе. А потом я сниму твою смерть.

Его лицо двоилось. Наркотик действовал всё сильнее. Я проговаривала в мозгу каждое слово, прежде чем произнести его.

– Тебя найдут. И посадят.

– Отчего ж ещё не нашли? – Он загоготал так, что резануло по ушам. – Таких, как я, бессчётное множество. Девочка моя, ты никому не нужна. Белла была твоей единственной соломинкой. Но Белла тебе не поможет, она сделает всё, что я велю. – Он наклонился к моему уху. – Я скажу тебе главное. Человеческое существо – сгусток подлости. Отвердевшая жидкая грязь, дерьмо. У жижи нет шансов на спасение. Человек низок, он плодит ложь и предательство. Всегда. Разве ваша с Беллой дружба не доказательство тому? В мире нет ничего, во что можно верить.

Он вдруг замолчал и неожиданно продолжил:

– Только любовь. Высшая материя.

Если бы я имела силы удивляться, я бы удивилась его словам. Мирон провёл ладонью по моим волосам.

Я сделала ещё один глоток из бутылки. Как ни странно, вино помогало не уплыть в марево, соединяло раздвоенные картинки. Я запрокинула голову и начала жадно пить.

Мирон вырвал у меня бутылку, поставил на табурет.

– Хватит!

Я заметила в его руке нож – не тот, какой был раньше, а новый, с длинным лезвием и загнутым немного вверх акульим рыльцем, как наваха.

– Зачем это?..

– Для драматургии, грустноглазая. Ты ведь писатель, должна понимать. Переодевайся. Живо!

Он взял висящее на спинке белое платье и увидел на нём пятно крови.

– Что это??? Ты испортила платье, дрянь?!

Зверь хлестнул меня им по щекам.

– Ты испортила платье!

Это была уже пощёчина наотмашь. Застёжка попала мне по брови. Я вскрикнула и повалилась боком на кровать.

Он резко подтянул меня к себе за лямку комбинезона, перевернул на живот, оседлал меня и вздёрнул мою футболку на голову.

– Не хочешь платье, будешь голой.

Я ощутила боль у позвоночника и поняла: он прикрепляет мне крылья за вшитые в кожу кольца. Грош цена его анестетикам – моё тело не потеряло чувствительность, оно лишь понимало команды не сразу.

– Вот так! – Щелчок застёжки-карабина, скрежет новых ремешков.

Он поднял меня за плечи, повернул к себе, как безвольную марионетку и опустил футболку на шею. Я увидела его горящие глаза.

– А ты лакомый кусочек! Такая нежная, упругая кожа… Маленькая чистая девочка! Я не хотел трогать тебя до съёмок, но ты так вкусно пахнешь! И ты сама виновата: ты обещала мне игру, но так её и не придумала.

Он схватил меня одной рукой за горло, а другой начал быстро расстёгивать ширинку джинсов. Я завизжала, дёрнулась, и Зверь вдавил мою голову в железные прутья кроватной спинки, совсем не заботясь о том, что может запросто повредить крылья. Адская боль в спине взорвала мой мозг. Я заколотила руками по его плечам, голове – по всему, до чего могла дотянуться. Он был во много раз сильнее меня и, если бы захотел, просто бы задушил меня одной рукой.

И, наверное, именно сейчас он этого и хотел. Его серые глаза были так близко – злые, чудовищные. Их количество множилось, двигалось по кругу, они были то больше, то меньше… Морок настигал меня и душил сильнее, чем пальцы Зверя на моей шее.