Собачий рай

– Тебя обидела Наташа? – больше для вида всколыхнулась Лариса.

– Я им мешаю, – едва разжимая рот, цедил слова мальчик.

Варвара Сергеевна, испытывая неловкость перед гостеприимной соседкой, недоуменно глядела на Жору:

– Им – это кому?

– Ей и ее дурацкому парню. Он сейчас пойдет за пи-и-вом, – явно кого-то передразнивая, развел он руками по сторонам.

– У Наташки застрял этот… курьер из «Озона»! – глядя на Варвару Сергеевну, пренебрежительно скривила рот Лариса и тут же, осмыслив сказанное мальчишкой, всколыхнулась уже не на шутку: – Это еще какое такое пиво?! Пиво ей нельзя!

В коридоре показался длинный и худющий, в ярком размашистом балахоне парнишка лет двадцати пяти.

– Ты за каким пивом собрался?! – бросилась в коридор Ласкина. – Сам, если хочешь, пей, только в другом месте, а Наташе алкоголь противопоказан! – нещадно колотила она парня гневными фразами.

В коридоре слышалась возня, следом – тяжелый скрип половиц в соседней комнате, хлопок двери, затем надрывный Наташин голос:

– Мама! Оставь меня в покое! Почему ты везде суешь свой нос?!

Лариса что-то гневно и без умолку верещала, в ответ Наташа, перебивая мать, выкрикивала:

– Задолбала! Как же ты меня задолбала!

Громыхнула входная дверь.

Жора, продолжавший сидеть на полу у батареи, вжал голову в колени.

Похоже, он понял, что «слил» свою подругу так же, как «слил» доктору о визите полковника.

Лариса, из милой домашней курочки успевшая превратиться в самую настоящую фурию – растрепанная, с горящими глазами, влетела на кухню:

– Что ж такое-то, Варя?! Ни на минуту оставить нельзя!

Ласкина тяжело осела на табуретку.

Заломив руку, провела себя запястьем по лбу, демонстрируя всем своим видом вселенское страдание.

– По-моему, ее давно пора оставить. В покое. – Подойдя к притихшему Жоре, Самоварова схватила его за руку: – Вставай! Пойдем домой.

Обернувшись к намеревавшейся вскочить с табуретки Ларисе, вежливо и сухо добавила:

– Дорогая, созвонимся завтра.

До дома шли по раздельности: Жора впереди, Варвара Сергеевна – следом, и оба сердито молчали.

Самоварова думала не столько о мелкой и, как она была уверена, осознанной подлости Жоры, сколько о своих отношениях с Анькой.

Надзиратель – и пленник его всепоглощающей заботы, отжирающей у личности здоровые функции, сколько раз они с дочерью успели поменяться ролями!

До болезни и увольнения из органов она была тюремщиком своей обожаемой, единственной, часто болевшей и, как она была уверена, беззащитной перед миром и мужчинами дочери, а после больницы сама Анька, не зная других форм взаимодействия, взяла в руки кнут и пряник.

Все выровнялось с появлением Валеры и Олега – мужчин, растащивших эту измотанную временем и обидами связку по сторонам.

Территориальная, а отсюда уже во многом и эмоциональная раздельность сделала мать и дочь почти что добрыми подругами, но затем новый виток судьбы: Анькино материнство и последовавший стресс обнажили в ней отсутствие привитых с детства здоровых защит.

Как давно уже удрученно ощущала Самоварова, она превратилась для дочки в далекую «крайнюю» – на мать можно было списать абсолютно все и даже то, что приходящие няньки внезапно увольнялись из-за обычных бытовых, заданных дружелюбным тоном, вопросов Варвары Сергеевны, а также вымещать на ней злость из-за погоды, пандемийных ограничений, ссор с Олегом и Линкиных бесконечных капризов.

И все бы ничего, это можно было бы пережить, вот только Анька сейчас не удосуживалась ее не только понять, но даже услышать.

У забора снова сидел пес.

Мальчишка, мгновенно сообразив, что появление пса – повод замять скверный эпизод у Ласкиных, сделал несколько робких шажочков ему навстречу.

– Эй, Лаврентий! – прикрывая бравадой дрожь в голосе, начал он, остановившись за пару метров от животного. – Ты опять голодный?

Он обернулся к Варваре Сергеевне, которая вынырнула из своих мыслей и не на шутку разволновалась – животное есть животное.

Жора сделал еще один шажочек навстречу собаке:

– Видишь, я тебя не боюсь! – Голос мальчика стал тонким, как стеклышко, и предательски дребезжал.

Пес, внимательно оглядев ребенка, издал незлобный рык.

Подбежав к калитке и схватившись за ручку, Жора начал судорожно дергать ее вверх-вниз.

Моментально подскочив, Самоварова закрыла собой ребенка и открыла калитку.

Когда Жора забежал на участок, она вернулась к животному.

– Ну… и зачем так? Для него это был хоть и не вполне искренний, но все же поступок, – с легким укором в голосе сказала она собаке.

Пес, подняв хвост, но не виляя, приблизился к ней почти вплотную.

В его раскосых глазах читалась настойчивая, даже какая-то начальственная просьба.

– Вот же ты наглец! – не сдержала она восхищенной улыбки. – Если хочешь, чтобы тебе здесь давали еду, сначала научись вести себя дружелюбно.

Пес, не сводя с нее взгляда, чуть попятился и начал рыть передними лапами землю.

– И что этот цирк означает?

Закидав землей растущие вплотную к забору и давно не стриженные, позабытые сегодня доктором барбарисы, он вернулся, присел подле нее и неожиданно протянул ей лапу.

– Ах, так вы, оказывается, хорошо воспитаны!