Собачий рай

– С несправедливостью общества. Планирует и устраивает с единомышленниками акции, а потом сливает отснятые ролики в сеть.

– Идиот… Как же ты с ним живешь?

– А я с ним и не живу. Так, если только иногда, по дружбе. Так что, если настаиваешь, попробую пожить с тобой на регулярной основе.

Поляков, почувствовав присоединившееся к тахикардии головокружение, уже с трудом удерживал руль.

Он совершенно не понимал, издевается Агата или говорит на полном серьезе.

– Я не могу так сразу, – стараясь выглядеть как можно более спокойным и говорить убедительно, защищался он банальными фразами. – Я прожил со своей женой больше тридцати лет.

– Ну так и пиздуй к ней! – Она повела своими узкими, обтянутыми черной кожей плечами.

На ее лице застыло что-то очень неприятное и одновременно неодолимо к себе манящее.

При других обстоятельствах он назвал бы это жестокостью, но здесь было нечто большее, глубинное, осознанное: злое и вместе с тем пронизанное отчаяньем превосходство. Похожее он видел на лице той двадцатилетней девки, дочери вора, которая убила своего мужа.

Прибавив газу еще до остановки, возле которой в сумерках тревожно желтело такси, Поляков, преодолевая головокружение с помощью дыхательной гимнастики, разогнался на трассе.

Какое-то время ехали молча.

Агата закурила и приоткрыла окно.

Полякову казалось, что знакомые места вокруг – две узкие, с двух сторон окаймленные дремучим плотным лесом полосы трассы, подсвеченные фонарями и огнями встречных машин, вывески элитных, расположенных поближе к городу поселков, тех, где он мог бы купить без помощи дочери хороший, метров в триста, дом, – расширились в размерах, а воздух за окном изменил состав – стал гуще, плотнее, жарче…

– Давай поговорим о сложившейся ситуации серьезно. Насчет «замуж» я, конечно, пошутила. Но… я не могу выбрать для себя заведомо проигрышное и унизительное для нормальной женщины положение, – выкинув стик в окно, заговорила Агата. – Быть любовницей женатого мужика – это вчерашний век, прогнившая конструкция, в которой не место уважающей себя личности. Это – зашквар.

– А у друга отца не унизительно побираться? – вяло нападал в ответ Поляков.

Видит бог, он в эти минуты не понимал не только Агату, он вообще перестал понимать происходящее.

Вся, пусть и сомнительная, с вопросами, но прочно выстроенная конструкция представлений о жизни разлеталась по сторонам, как домик из найденных маленькой дочерью у реки палок, который она разрушила своими босыми ножками после того, как он сказал ей, что основание дома следовало сначала укрепить с помощью мокрого песка.

– Нет. Потому что он сделал это бескорыстно, – ударила его в лицо очередным простым ответом Агата. – Он хороший человек, способный на бескорыстный поступок. Мне показалось, он не уверен, что я отдам ему деньги. Он их не ждет.

– Но почему ты не попросила деньги у меня?!

– Я не просила у него деньги. Он предложил мне сам. Не хотел, чтобы о моем проигрыше узнал отец. А деньги я ему отдам через пару недель. Работы у меня полно.

– А что с сегодняшним проигрышем? Ты снова играла деньгами отца?

– Нет. Я заработала их на прошедшей неделе, бегая по клиентам.

Поляков чувствовал, что она лукавит.

Денег в ее сумочке в прошлый раз было не менее ста тысяч.

Значит, взяв их у отца, она столько же могла взять в долг у Алексея Николаевича.

В его жизнь вторгся хаос – любое взаимодействие с Агатой находилось вне зоны его контроля.

И если Марте он позволял лукавить – так когда-то сложилась их жизнь, что жена давно завоевала себе право на собственные, «левые», не контролируемые им доходы, и это уже не вызывало в нем ничего, кроме вынужденного смирения (в конце концов, она тратила деньги на наряды и нужды семьи), – то позволять этой взбалмошной девке издеваться над собой – спать с ним, а одалживаться у Алексея Николаевича – он не мог.

Как не мог ничего в этой ситуации предпринять – у Агаты был законный муж.

Злость, которая в нем всколыхнулась, с каждым километром дороги трансформировалась в жгучее, неодолимое желание слияния с поднявшим его из темных глубин источником.

Он снова, как и в прошлый четверг на Гарибальди, испытывал острую потребность своим все еще бывшим в строю источником силы проучить в лице Агаты этих бесстыжих, бездумных, откровенных и тотчас лживых в речах и жестах женщин нового времени.

На длинном светофоре на подъезде к городу он склонился над ней и грубо залез под ее гипюровую, расклешенную черную юбку.

Она не сопротивлялась.

Откинула голову на сиденье, словно только того и ждала.

На последнем светофоре возле ее дома, том самом, где днями ранее парень тащил куда-то девчонку, ее лицо уже пылало, и он не мог вспомнить ни одной женщины в своей долгой жизни, которая демонстрировала бы ему такую степень животного, бесстыжего удовольствия.

Но в этом бесстыдстве, как и в воспрянувших из зимней спячки, с надеждой глядевших в седое небо деревьях за окном, не было ни капли лжи.

Поляков небрежно припарковал у тротуара машину, и оба, тяжело дыша, забежали в подъезд.

18