Собачий рай

Как сразу успел заметить Лаврентий, дверь черного хода то и дело открывалась, из нее выходили черноволосые узкоглазые мужчины – кто-то, залипнув в мобильном, покурить, а кто-то – выбросить мусор в большой черный бак.

Рамзес, как объяснила Лапушка, брал «на слабо́» – усевшись недалеко от бака, он свирепо глядел на тех, у кого в руках были большие мешки с остатками еды. Не желая наживать себе проблему в лице грозной бродяжьей собаки, сотрудники рынка, как правило, возвращались в здание и выносили на бумажной тарелке груды слипшихся свежих объедков – свиных и куриных костей, огрызков чебуреков, кусков хлеба, испачканных соусом или томатным соком.

Такой тип добычи считался в собачьем мире «нечистым» – отвоевавшему себе верное место у черного хода приходилось есть то, чем брезговали и те безумцы, кто оплатил еду, и те, кто их обслуживал.

Гордей же специализировался на высокого уровня воровстве, а если не получалось – прибегал к гоп-стопу.

Он выжидал в кустах, когда подъедут груженные продуктами «газели».

У него было всего несколько секунд: когда распахивались задние створки машины и рабочие начинали выносить оттуда мясные туши и лотки, он должен был запрыгнуть внутрь и, прячась за остававшимися контейнерами, открыть крышку, вытащить свежий, сочный кусок куриного филе или пару котлет для бургера. Но случались накладки – иногда контейнеры были тщательно замотаны прозрачной пленкой, порвать которую у него не хватало смекалки.

Тогда, притаившись в самой глубине фургона, он ждал, когда рабочие, а их, как правило, было двое, выгрузят большую часть товара и полезут внутрь.

Гордей напяливал на себя самую страшную морду на свете и издавал долгий страшный рык. Когда на него начинали орать, он, выгнув дугой широкую спину, делал движение навстречу.

Если ему кидали на асфальт какой-то жалкий, крошечный ошметок, он, не сводя с жадины немигающих, налитых яростью глаз, оставался в фургоне. Большой кусок кости или куриное, с подсмявшейся кожицей бедро в большинстве случаев были ему обеспечены.

У Лапушки был долгий и гуманный «девочкин» способ.

Она шла на чес вдоль уличных столиков у ярких фургончиков, откуда получали еду небогатые или внезапно почувствовавшие голод безумцы.

– Самое главное – правильное позиционирование, – продолжала она просвещать Лаврентия, когда они уселись за ароматной палаткой, торгующей кофе и булочками. – Всем своим видом ты должен демонстрировать полное подчинение тяжкой судьбе. Делай несчастную морду, держи книзу хвост, но при этом не забывай периодически лизать себе лапу. Можно еще лечь на спину и показать брюхо. Безумцы падки на такие «ми-мишки».

– Значит, они бывают хорошие? – наивно предположил Лаврентий.

– Бывают сердобольные. Но такие встречаются редко. В основном безумцы делятся едой только тогда, когда понимают, что набрали еды намного больше, чем может вместить брюхо, а еще если хотят кому-то продемонстрировать свою доброту: чаще всего это девушки и парни, которые только познакомились и присматриваются друг к другу.

– Как мы с тобой.

Лапушка фыркнула и задрала кверху острую мордочку.

Рядом с палаткой показалась толстая усатая цыганка.

Она достала из замусоленного пакета картонный стаканчик. Звякнув, высыпала содержимое – монеты и бумажки – в засаленный пакет.

Лапушка вдруг сорвалась с места, подскочила к женщине и слегка прикусила ее за лодыжку.

– А ну… пошла вон, мерзавка! – грубым, охрипшим голосом завопила усатая. Она уж было замахнулась на Лапушку своим увесистым дурно пахнувшим пакетом, но, заметив Лаврентия, отвернулась и поковыляла от палатки прочь. – Муж умер от ковида! – протяжно и высоко запричитала она, переваливаясь мелкими шажочками мимо столиков. – Люди добрые, помогите прокормить детишек!

– Эта баба после обеда стрижет бабки на длинном светофоре у морвокзала.

– Зачем ты ее напугала? У нее же нет денег, чтобы кормить детей.

– У нее нет ни детей, ни совести. Она просто не хочет работать. К тому же она мешает работать нам, переключая внимание безумцев на себя.

Дождавшись, когда цыганка отойдет подальше, Лапушка настырно тронула лапкой Лаврентия:

– Иди, покажи, на что горазд!

Ходить мимо столиков было интересно.

Кто-то с опаской изучал его исподтишка, а кто-то, поедая чебурек или булку, уткнувшись в экран мобильного, вовсе не замечал.

Найдя одинокого, с задумчивым видом стоявшего у столика парня, Лаврентий подошел к нему ближе, опустил хвост и сделал жалобные глаза.

Юноша, едва взглянув, взял с картонной тарелки половину мясного пирога и протянул Лаврентию, затем, согнувшись, потрепал его за ушами:

– В чем смысл, брат? В чем смысл наших извечных мучений? Она обвиняла меня в бесхребетности, а когда я, приняв на грудь, сделал то, что она хотела… даже не она, а то аморальное внутри нас, внедренное обществом, она начала обвинять меня в том, что я банальный скот. И всегда я буду не прав, всегда… или для общества, или для совести. Я словно между молотом и наковальней!

Лаврентий, с полной пастью, жевал и не без интереса прислушивался к словам безумца.