Собибор / Послесловие

Принятым 17 сентября 1955 года Указом Президиума Верховного Совета СССР “Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.” предписывалось освободить из мест заключения “независимо от срока наказания лиц, осужденных за службу в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях”. Это предписание сопровождалось оговоркой о том, что “к карателям, осужденным за убийства и истязания советских граждан”, амнистия не применяется.

В 1960-е годы началась вторая волна процессов над “травниками”. Первый раз (во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов) их обвиняли в нарушении воинской присяги и службе у немцев как таковой, а второй – в участии в уничтожении заключенных в лагерях смерти. Возникает вопрос, не был ли при этом нарушен принцип non bis in idem – не привлекать к ответу дважды за одно и то же. Трудно ответить на этот вопрос однозначно.

Еще один из осужденных по “киевскому делу” – Михаил Горбачев в июне 1951 года был осужден военным трибуналом Уральского военного округа к 25 годам лишения свободы по статье 58–1 б Уголовного кодекса РСФСР за то, что “добровольно вступил в СС и в качестве вахмана нес охранную службу в лагерях Аушвиц и Бухенвальд”. В расстрелах заключенных и их конвоировании к месту казни его не обвиняли. В процессе расследования по “киевскому делу” его фамилия всплыла вместе с другими – как непосредственного участника массового уничтожения заключенных в Треблинке. Поскольку эти обстоятельства не были известны суду при рассмотрении первого дела, приговор по нему в июле 1961 года был отменен Военной коллегией Верховного суда СССР “по вновь открывшимся обстоятельствам”. К тому моменту Горбачев был уже на свободе, вышел в 1955 году по амнистии.

Получается, с формальной точки зрения все законно. Но если посмотреть с другой стороны, то следователи и судьи при желании могли бы с самого начала, когда их в первый раз судили за службу у врага, понять, в чем она состояла, эта служба. Но никто не искал свидетелей, вина обвиняемых не конкретизировалась. А потом вдруг разобрались, когда те уже отсидели по 8–10 лет. Допустим, во время первых процессов в конце войны следователи и судьи не знали толком, кто такие вахманы, но потом-то узнали. Почему сразу не привлекали к ответственности за конкретные преступления?

Когда их стали судить по второму разу, подходили тщательнее, пытались найти что-то конкретное. Это было нелегко. Практически не осталось свидетелей из числа узников. Что же касается свидетелей – бывших вахманов – то по понятным причинам они не стремились изобличать сослуживцев. Тем не менее доказательства участия подсудимых в расстрелах на этот раз все же удавалось собрать. Обвинение строилось на их собственных признаниях и изобличениях со стороны других вахманов, как сообвиняемых в данном процессе, так и осужденных по другим делам, а в этом выступавших в качестве свидетелей. Первые надеялись на смягчение, вторые, давно свое отсидевшие, на то, что второй раз их к суду уже не привлекут. Их показания были своего рода платой за свободу.

Вот, к примеру, свидетель Антон Солонина, 1911 года рождения, в 1947 году его осудили к 10 годам, в 1955-м амнистировали. К моменту суда, по его словам, “работал в совхозе на общих работах” (сказанное несет явные следы лагерного лексикона). В Собибор попал прямо из Травников, в марте 1943-го “ушел в самовольную отлучку и не возвратился. Пробрался на родину и до прихода наших скрывался в родном селе. Призвали в армию, потом демобилизовали”.

“До прихода наших” – эти слова из показаний Солонины напомнили мне старую театральную байку, услышанную когда-то от Геннадия Хазанова.

1950-е годы. На сцене провинциального театра идет спектакль на военно-патриотическую тему. Зою Космодемьянскую допрашивают немцы. “Говори, где партизаны?” Та, натурально, хранит гордое молчание, тут появляется гестаповец и приступает к пытке. Неожиданно в действие вмешивается один из зрителей, требуя немедленно прекратить безобразие. Артист, играющий гестаповца, не прерывая роли и с опаской поглядывая на вторгнувшегося на сцену громилу, тихо объясняет ему: все кончится хорошо, наши победят. И слышит в ответ: “Хорошо бы знать, кто для тебя наши”.

Выражаясь сегодняшним языком, процессы над вахманами можно было бы охарактеризовать как избирательное правосудие. Свидетели ничем не отличались от обвиняемых, едва ли не каждого из них можно было усадить на скамью подсудимых. В Собиборе было три взвода вахманов. Постоянного распределения обязанностей между ними не было. Каждый взвод поочередно назначался на сутки в караул по охране лагеря и “рабочих команд”, два других взвода, если прибывали эшелоны с людьми, использовались для уничтожения людей. Наружная охрана стояла на вышках, а всех свободных от наряда вахманов выставляли в оцепление.