Собирание русских земель Москвой

По-видимому, настроение на Руси перед боем против Мамая сложилось близкое к тому, какое охватило Элладу накануне Марафонской битвы: в возможность победы мало кто верил, и Дмитрию не удалось собрать всю великорусскую ратную силу для выступления на Куликово поле. Не было с ним ни новгородского ополчения, ни рати нижегородской, ни тверских полков; только риторическая переработка «Повести о Мамаевом побоище», какую читаем в Никоновской летописи, приводит на Куликово поле тверскую «силу» с князем холмским Иваном Всеволодовичем248 и псковичей с Андреем Ольгердовичем; оба этих сообщения не подтверждаются другими текстами, а трудно допустить, чтобы участие Твери и Пскова в Куликовской битве прошло бесследно в основных записях о ней и в псковских летописях. Митрополита на Москве не было. Предание выдвинуло троицкого игумена Сергия в центр того духовного подъема, какой был необходим для ратного подвига в подобных условиях. Недаром митр. Алексей намечал Сергия себе в преемники. Пользуясь значительным общественным влиянием по силе личного духовного обаяния и авторитету старчества, игумен Сергий вышел, подобно Алексею, на духовное поприще из служилой среды, столь же близко стоял к великокняжескому двору, где брат его Стефан, а затем племянник Федор были духовниками великих князей и их старших бояр, и стал деятельным участником политики митрополита-правителя249. Сергий уклонился от митрополии, но на нем должен был сосредоточиться церковный авторитет в годину церковной разрухи.

Другим центром боевой энергии данного момента предание выставляет братьев Ольгердовичей и серпуховского князя Владимира Андреевича. Как ни явно сказывается в памятниках письменности, касающихся Мамаева побоища, тенденция выдвинуть их роль возможно ярче, у нас нет оснований отказать этой тенденции в фактически верной основе, так как нет данных, которые можно бы ей противопоставить, а внутренняя вероятность говорит в ее пользу. Для Ольгердовичей разгром Дмитрия соединенными силами Мамая и Ягайло был бы проигрышем их собственного дела; сверх того, Ольгердовичи принесли с собой в Москву свою боевую энергию и опытность и прочную традицию борьбы с татарами за русские земли, а также существенные сведения о положении дел в Литовско-русском государстве, которые должны были, с одной стороны, сильно уменьшить опасения перед выступлением Ягайло, а с другой – ускорить поход, пока не соединились литовские и татарские боевые силы. Ягайло оказался не в состоянии поспеть на это соединение с Мамаем ввиду столкновения с дядей Кейстутом и смуты, потрясшей Литовское великое княжество, и от Одоева отступил обратно в Литву, где его ожидала упорная борьба с Кейстутом и Витовтом.

Победа русских войск на Куликовом поле сгубила Мамая, но не создала какого-либо перелома в русско-татарских отношениях; не связан с ее последствиями и какой-либо перелом во внутренних отношениях Великороссии. Это не умаляет, однако, ее крупного исторического значения. Куликовская битва – одно из тех событий, в которых и для современников, и для потомства как бы символизируется та или иная основная, существенная черта данного исторического момента. Поэтому их оценка в памятниках письменности, в преданиях ближайших поколений и в конструкциях позднейших историков может не соответствовать подлинной значительности их реальных последствий; поэтому легко обрастают воспоминания о них легендами, продуктом отчасти возбужденного воображения, отчасти намеренной тенденции. Та роль, в которой выступил Дмитрий Донской на Куликовом поле, роль вождя Великороссии в национальной борьбе за независимость против иноземного ига и в религиозной войне за «христианство» против «нечестивых агарян», обрисовалась позднее в условной перспективе общественной памяти и книжной разработке «повестей о Мамаевом побоище». А в реально-жизненных своих основаниях это значение великорусской великокняжеской власти определилось в предыдущем десятилетии борьбы с Литовско-русским государством, с одной стороны, и обороны великорусских окраин от татарских нападений – с другой, и получило свое церковно-религиозное освещение в той идеологии, какая связана с именами митр. Алексея и троицкого игумена Сергия.