Собиратели ракушек

Амброз не мог этого выносить. «Этот бедлам действует мне на нервы», — говорил он и все чаще высказывал сожаление, что живем мы слишком тесно, хотя дом принадлежит нам. «Не выставить ли нам жильцов, — говорил он, — тогда можно будет приглашать гостей и обедать в большой столовой, а в гостиной пить коктейли. Спальня, гардеробная, ванная — все будет рядом, и пользоваться ими будем только мы одни». Терпение у меня лопнуло, и я спросила: на что же мы будем жить, если не держать жильцов? Он надулся, молчал три недели и все больше времени проводил у мамочки.

Наши отношения ухудшались день ото дня. Деньги — это была больная тема, мы все время ссорились из-за них. Я даже не знала, сколько он зарабатывает, не могла твердо рассчитывать на зарплату и контролировать его. Но должен ведь он что-то зарабатывать, куда же уходят деньги? — спрашивала я себя. Что он, угощает друзей, платит за выпивку? Или тратит все на бензин — мать отдала ему свой маленький автомобиль? Или покупает костюмы? — он был большой модник. Я терялась в догадках. Мне стало любопытно, я решила во что бы то ни стало узнать, в чем дело, и начала действовать. Нашла выписку из его банковского счета и обнаружила, что он на тысячу фунтов его превысил. Я была такой наивной простушкой, что в конце концов предположила, что он завел себе любовницу, покупает ей норковые шубы и снимает ей квартиру в фешенебельном районе.

В конце концов Амброз открылся сам. Ему пришлось открыться. Он задолжал пятьсот фунтов букмекеру и должен был в течение недели выплатить долг. Я в это время варила гороховый суп, мешала ложкой в большой кастрюле, чтобы горох не пристал ко дну, я спросила его, давно ли он играет на скачках. «Три-четыре года», — сказал он. Задала ему еще несколько вопросов, и все стало ясно. Он втянулся в игру и уже ничего не мог с собой поделать. Играл в частных игорных клубах, делал крупные ставки и проигрывал. А я совершенно ни о чем не догадывалась, мне и в голову не приходило, что он играет на скачках. Но теперь он сам признался. Ему, разумеется, было стыдно, но он оказался в отчаянном положении, ему любым способом нужно было раздобыть денег.

«У меня их нет, попроси у матери», — сказала я ему, но он ответил, что она ему уже помогала раньше и он больше не может к ней обращаться. И вот тут он сказал: «А почему бы нам не продать три картины Лоренса Стерна?» Три картины — это было все, что осталось у меня из работ отца. Теперь испугалась я, и не меньше, чем Амброз; я знала, на что способен этот человек. Он мог просто выждать, когда никого не будет дома, снять картины и отвезти их на продажу. «Собиратели ракушек» были не только самой большой ценностью, которую я имела, эта картина помогала мне выстоять: я успокаивалась, когда смотрела на нее, она приносила мне утешение. Я не смогла бы без нее жить, и Амброз знал об этом. Я сказала ему, что добуду пятьсот фунтов, и добыла: продала свое обручальное кольцо и обручальное кольцо моей матери. После этого он повеселел, к нему вернулись его обычные самоуверенность и беспечность. Какое-то время он не играл вовсе, как видно, перепугался не на шутку, но перерыв был небольшим, все началось сначала, и мы вернулись к прежней жизни — еле сводили концы с концами.

Потом, в 1955-м, родился Ноэль, и к тому же прибавилась еще одна статья расходов, довольно солидная, — начали поступать школьные счета. У меня еще был Карн-коттедж — небольшой дом в Корнуолле. После смерти папы он принадлежал мне, и я долго не хотела с ним расставаться, сдавала его, если находились желающие, и все говорила себе: настанет день, когда я возьму детей и мы поедем на лето в Порткеррис. Но мы так и не собрались. И тут вдруг я получила замечательное предложение, слишком хорошее, чтобы от него отказываться, и продала дом. Порвалось последнее звено — Порткеррис ушел навсегда. Когда я продала дом и на Оукли-стрит, я задумала вернуться в Корнуолл. Мечтала купить маленький каменный коттедж с пальмой в саду. Но вмешались мои дети и отговорили меня. В результате зять подыскал мне этот дом, «Подмор Тэтч», и я проведу остаток жизни в Глостершире. Не буду ни видеть, ни слышать моря.

Говорю, говорю, но так и не добралась до главного — не рассказала вам, как я нашла этюды.

— Они были в мастерской отца?

— Да, они были там спрятаны. У каждого художника остается что-то, о чем он просто забывает.

— Когда это случилось? Когда вы нашли их?