Собольск-13

И вдруг, — словно выстрелило над ухом, — разглядела: стоит простецкий, ладный такой, белолицый и чернобровый, рабочий паренек. Тот, по которому сохла не одна сучанская девчонка. Гармонист, весельчак, штукарь, — вся жизнь на виду. Их, заводил, и брали в выдвиженцы: народные активисты. Они и тянули в те далекие времена молодое советское дело с вершины на вершину, все выше и выше. Выдвиженцы. Теперь и слово позабылось, и сами не помнят. А ведь порой человек жизнь свою через коленку ломал, нелюбимой дорогой шел.

И обрюзглый высокий человек в дорогом, измятом коричневом костюме как-то сразу становится родным — и происхождением своим, и рабочей кровью, и всем смыслом прошедшей жизни.

— Не обессудь, что надерзила, — строго и мягко говорит Дарья Дмитриевна и наклоняет голову: — Проходи, Федор!

Гаев нисколько не удивлен переменой. Так и должно быть: встретились свои люди, рабочая косточка, дальневосточная. Он снимает шляпу и, опахиваясь, ступает за калитку.

Удивлен Юра. Пожимает плечами: нет, он не способен так заискивать перед полуграмотной бабищей. У него еще сохранилось чувство собственного достоинства. Так и есть: купили Гаева. У него в руках уже кринка и большая фарфоровая кружка. Даже отсюда видно, как сильно запотела кринка. Капли так и блестят. Молоко? Квас? Пьет. Страшно хочется пить. Духота, дышать нечем. И все-таки не вылезешь из машины — какая ни есть, а тень. На солнце сейчас тепловой удар обеспечен. Водители фургонов уже сбежали под откос и гогочут в озере, как гуси.

— Купаются, скоты, — завидует Юра. Ему тоже хочется искупаться, но Ванюша против:

— Федора Семеныча дождемся. Вот уж тогда.

— Плебей и подхалим! — негодует Юра. — Мы быстро. Он и знать не будет.

— А вдруг и его понужнут? — Ванюша чувствует себя часовым на опасном посту. — Куда ему спасаться?

— Ну и черт с ним, с твоим Гаевым! — ругается Юра: больше ему нечего ответить. Он смотрит на калитку, но Гаева уже нет во дворе, он приглашен в дом.

Юра расслабленно раскидывает руки и ждет дальнейших событий. Купаться ему расхотелось.

9

Что-то общее с китайским богдыханом: уперев руки в толстые и круглые колени, Гаев грузно сидит на низенькой тахте. Разглядывает обступивших ребятишек, а ребятишки разглядывают его:

— Вы, дядя, в самом деле картины делаете?

— В самом деле.

— А как вы их делаете?

— Поживете — увидите.

— А почему вы нашу антенну снять хотите?

Гаев отводит глаза и уклоняется от ответа.

— Э-э… Слушай-ка, парнище! Тебя как зовут?

Паренек, самый старший, вертит в руках длинную и узкую, как кинжал, отвертку и недоверчиво смотрит на Гаева:

— Горкой зовут. А что?

— Горкой? Лучше бы уж Холмом. Полняком-то как?

— Игорь.

— Вот уж не подумал бы. Гора — Игорь. Повернись ко мне спиной, Игорек. Так. Теперь пройдись. Походи, говорю. Слушай, а ведь неплохо. Очень даже неплохо.

Он встает и вертит Игоря во все стороны. Подросток неуклюж и нескладен. Давным-давно вырос из спортивного костюма — рукава по локоть, штаны чуть ниже колен. Белокур и изрядно лохмат, волосы словно проволочные от частых купаний. А в общем фигура подходящая и шефу, вероятно, понравится.

— Главный инженер у меня, — хвалит Дарья Дмитриевна. — За телевизором смотрит. Телевизорщика я привозила, так он нахватался у него, теперь мне и горя мало: машина работает как часы.

— Слушай сюда, Игорек. Пойдешь к нам дублером?

— Пойду, — не задумываясь, быстро отвечает Игорь.

— Хоть бы спросил, с чем его едят, дублера-то этого, — укоряет Дарья Дмитриевна.

— А я знаю, тетя Даша. Артиста подменять.

— Верно, — кивает Гаев. — Ничего сложного. Только и дела, что на скамеечке сидеть и семечки лузгать. Одним словом, будь поближе. Тебя Сурену покажем.

Ребята уходят, возвещая в множество горл один другому и всей улице:

— Горку в кине снимать будут. Ура!

— Дети — они есть дети, — вздыхает Гаев, свои внучата вспомнились. Как давно он их не видел, не тютюшкал! — Своих-то что, не имеешь?

— Почему не имею? Имею. Ленька в Ленинграде морячит, а Сонька на другом конце света, аж в самом Владивостоке свое счастье нашла. Да счастье ли? Даже сказать не знаю как. Скорее несчастье будет.

— Пьет?

— Закладывает, варнак. Лонись ездила к ним. Пилила, пилила, а толку — ничуть. Извелась Сонька, одни глаза остались.

— Пилка на алкачей не действует. Лечить надо. Вот выйдет закон о принудительном лечении — волоки его в лечебницу.

Однако! Устроилась шахтерка что надо. Кровать в пушистом с разводами одеяле и блистающими шарами, непременная гора подушек, диван в холщовом чехле, круглый стол в кружевной скатерти, полумягкие стулья, хороший китайский ковер и ковровые дорожки на полу. Уютно и удобно, без этой модернистской сухоты…

— Гнездышко старость коротать свила?

— Доживать где-то надо.

— Правильно. Доживать где-то надо. — Как поразительно ясен смысл трех будничных слов! — Подумать только — последний фильм снимаем! Пенсия. Старость. Больше ничего не будет, сеанс окончен.

— Но-но! Ничего не кончен, — сердито смеется Дарья Дмитриевна. — Недельку полодырничаешь и забегаешь. Столько дела себе найдешь — вздохнуть некогда будет. Я же нашла.

— Что именно?