Собор памяти

В комнате было темно; высокие, забранные решёткой окна прикрыты тяжёлыми занавесями; душный воздух пропитан едким дымом и густым, знакомым запахом ладана и кориандрова семени. Калиф восседал рядом с дюжиной евнухов-мамлюков высокого ранга, пышно разодетых в кафтаны из алого, зелёного и лилового шёлка, расшитого серебром и золотом. Они сидели на мягких подушках, откинувшись на прохладный камень стены, курили пятифутовые трубки и смотрели на Деватдара, который стоял в центре комнаты и держал раскрытую ладонь мальчика лет двенадцати, не более. Лицо мальчика было размалёвано, как у шлюхи, пальцы окрашены хной.

Хотя декорации были совсем другими, Леонардо узнал сцену: он уже видел её прежде. Красивый размалёванный мальчик будет смотреть в волшебную чернильную лужицу, налитую в его ладонь, видеть сверхъестественный мир и вопрошать ангелов, демонов, джиннов и святых — любого, кто подвернётся под руку. Леонардо, конечно, считал всё это глупым суеверием, хотя и помнил, что его юный ученик Тиста увидел в такой лужице огонь, который едва не поглотил Леонардо в спальне Джиневры.

Теперь Тиста мёртв — он погиб, подобно Икару, в летающей машине Леонардо.

И Леонардо помнил, что Тиста видел собственную смерть, что вырвал руку у Деватдара и, отпрянув от него, закричал: «Я падаю, помогите!»

Деватдар взывал к своим гениям, к своим фамильярам, и, хотя Леонардо не мог понять его арабских заклинаний, когда услышал их впервые — в palazzo Тосканелли во Флоренции, — сейчас он понимал всё.

Таршун и Тариошун, приди, о джинн,
Приди, и явись, и скажи, куда идут
Принц и его войска? Где Эль-Ахмар,
Принц и его войска? Да явятся
Слуги этих имён.

Это откровение. И мы открыли завесу
С глаз твоих, и ныне твой взор остр и ясен.

Уголь и ароматические травы пылали в жаровне рядом с мальчиком, и Леонардо ощутил, как его лёгкие расширяются, как обжигает грудь странный холодок; голова у него на миг закружилась и тут же стала ясной-ясной, как единственный лучик света, серебрившийся в щели между занавесями на западной стене. Он взглянул на Куана, который привёл его сюда; но Куан отвёл взгляд, словно не желал иметь с ним ничего общего.

Мальчик внимательно смотрел в свою ладонь, словно привык к этим поискам богов и святых, обитающих во всех чернильных лужицах, и наконец сказал:

   — Я вижу калифа и его войско.

   — Кто этот калиф и что это за войско? — спросил Деватдар.

   — Это войско Аллаха.

   — А калиф?

Мальчик пожал плечами.

   — Это калиф Аллаха.

   — Ответит ли калиф на вопрос? — спросил Кайит Бей.

Мальчик снова пожал плечами.

   — Где Великий Турок собирает свою армию? В горах Тауруса или западнее? Собирается ли он двинуться к югу, на Халаб? Замышляет ли взять Дамаск или даже Каир? Где я... где я могу встретить и уничтожить его армии?..

   — Повелитель, — сказал Деватдар, — весьма непросто уговорить джинна ответить хотя бы на один вопрос. Зачем ты смущаешь этих детей огня, забрасывая их столькими вопросами?

Мальчик опустил руку, расплескав чернила, вытер ладонь о белое одеяние и сказал:

   — Калиф ушёл, все ушли.

   — Он говорил с тобой? — спросил Деватдар.

   — Он цитировал Коран, — сказал мальчик.

   — И что же?

«Когда земля сотрясётся и растрескается, тогда спросишь ты, что это значит».

Кайит Бей мрачно усмехнулся — мальчик процитировал суру «Аль-Залзалах» — «Землетрясение».

Опыт провалился.

Деватдар извинился перед калифом и сам сдёрнул с окон занавеси, наполнив комнату бледным предзакатным светом. Мальчик, который явно чувствовал себя своим среди этих евнухов-эмиров, присел на подушке рядом с крупным дородным стариком, который носил тюрбан, украшенный страусовыми перьями. У евнуха было широкое плоское лицо; гладя шею мальчика, он вперил любопытный взгляд в Леонардо.

Тот ощутил странное давление и, обернувшись, встретился глазами с евнухом. Евнух улыбнулся и кивнул, и в этот миг Леонардо постиг сущность всех, кто сидел в этой комнате, словно обрёл дар заглянуть в каждое сердце. Эти люди не были ни женственны, ни худосочны. Мягкие лицом и телом, они тем не менее излучали силу и твёрдость. У них были живые ясные глаза; и всё же Леонардо не мог отделаться от страха перед этими кастратами, которые говорили нежными высокими голосами. Те, что помладше, могли бы послужить моделями для ангелов на картинах Сандро; старший походил на восточного патриарха. Но если это и были ангелы, то ангелы смерти — в этом Леонардо был совершенно уверен; и именно среди этих людей Кайит Бей чувствовал себя лучше всего. Он пригласил Леонардо в свою святая святых, в круг своих близких, и сейчас — сидя в тёплом свете позднего солнца и вдыхая острые головокружительные ароматы табака и благовонных трав — Леонардо воображал, что калиф кастрировал и его, как, несомненно, поступил он с мальчиком, который разговаривал с джинном.