Собор. Роман о петербургском зодчем

Кучер Яков гнал лошадей во всю их лошадиную прыть, и до кордона на дороге они добрались уже в начале седьмого часа. Оставив возле кордона свою карету, архитектор в сопровождении одного из солдат подошел к сторожке, где обосновался петербургский комиссар.

Прочитав выданный ему пропуск, чиновник, и без того завороженный мундиром статского советника и сиянием орденов (Огюст знал, что делал, надевая их в дорогу), вскочил перед важным гостем навытяжку и осведомился, что их милости будет угодно узнать.

Когда архитектор рассказал, в чем дело, комиссар заулыбался и, весело покручивая перо пальцами, проговорил:

– Тут она, артистка, ваша милость! Приехала, как мне удалось выяснить, вместе с хозяином имения, помещиком Селивановым, как сказывали мне, знакомым ее давним. Будто бы она его в Париже знала и от приглашения его в имение не отказалась. Ну а тут такое вышло приключение. Уж, кажется, где бы стать чуме? На юге. А она вон, на севере объявилась. Уже сейчас, смею вашей милости доложить, шестнадцать человек скончалось, восемь ныне в одной избе пребывают, для больных выделенной, то есть те, кто ныне болен. А помещик сам заперся в своей спальне, никого туда не пускает, разложил вокруг себя пистолеты и орет через окошко, что каждого, кто сунется, пристрелит.

– Послушайте, – морщась от этой подробнейшей информации, прервал чиновника Монферран. – Помещик меня не интересует. Пускай там хоть с голоду помрет. Артистка-то жива? Где она?

– Так точно-с, жива артистка! – охотно сообщил комиссар. – Ныне она в северном крыле усадьбы, в отведенных ей комнатах со своей компаньонкой, смею заметить, тоже особой очаровательной.

– Но она… мадемуазель Самсонова не больна? – с тревогой спросил Огюст.

– А вот насчет этого я ничего вам сказать не могу. Раз в ту избу ее не отправили, так, надо думать, нет. Но не могу поручиться, не знаю-с. Поговорите с господином доктором. Из Аренсбурга приехал позавчера. Весьма учтивый и образованный молодой человек.

Доктора удалось отыскать почти сразу. На дворе усадьбы, к которой почти вплотную примыкала зачумленная деревня, возле колодца с замысловатым резным верхом, крепкий невысокий мужчина лет тридцати мыл руки над деревянным корытом.

– Вплотную ко мне не подходите, – предупредил он Монферрана, поворачивая к нему широкое обветренное лицо, окруженное темно-русой бородкой.

«Славянофил, – подумал Огюст. – Они все бороды носят…»

– Я только что из чумной избы, – пояснил доктор свое предупреждение. – Моюсь вот, но и это не дает гарантии… Вы кто?

Огюст назвал себя и объяснил цель своего приезда. Доктор усмехнулся:

– Вы – благородный человек, сударь. Могу вас обрадовать – госпожа Самсонова не больна, и я в этом совершенно уверен. Я к ней не притрагивался, скажу честно, просто боялся ее же и заразить, но и так все видно. У нее была еще вчера легкая лихорадка, но это всего только расстроенные нервы. Должно быть, она страдает порою истерическими приступами. Вы желаете увезти ее?

– Если это возможно, – сказал Монферран. – Ее отец и мать умирают от страха за нее. Вы позволите?

– Если позволит начальство, то я возражать не буду, – кивнул бородатый лекарь. – Два дня к ней никто не входил, кроме ее француженки-компаньонки, а та дальше этого двора тоже не ходила. Что до еды, то у них, кажется, было что-то запасено, во всяком случае, эта бойкая девица, я разумею компаньонку, ничего не вносила в дом. Впрочем, пойдите и сами расспросите, что и как. Дверь в комнаты артистки вот та, с левого крыла. К правому не подходите: идиот-хозяин вчера пальнул в меня из пистолета. Он рехнулся от страха и, сдается мне, вот-вот умрет от белой горячки… Чума к таким болванам не пристает.

Пять минут спустя Огюст вошел в комнату мадемуазель Самсоновой. Елена, увидав его, вскрикнула, вскочила и, кинувшись ему на шею, разрыдалась.

– Август Августович. – Она глотала слезы. – Господи, я так… так боялась… я думала… что уж ни матушки, ни батюшки не увижу, ни Миши, ни Сабины…

– Полно! – сердито и ласково проговорил Монферран. – Теперь о них плачешь, а могла бы к ним ехать и побыстрее и в имения не заворачивать. Вот для чего тебя сюда занесло, а?

– Сама не знаю. – Она тихо всхлипнула на его плече. – Не подумайте ничего дурного. Просто господин Селиванов пригласил меня… Он давно в меня влюблен… еще в Париже слал письмо за письмом. Конечно, ничего лишнего он себе не позволял, не то бы я заезжать к нему не стала… Я не хотела, чтоб и дома знали об этой моей глупости, да вот как вышло! Господи, что Егор-то подумает?

– Егор?! – Огюст вдруг почувствовал, что не может сдержаться. – Ты про него вспомнила? Не волнуйся, мадемуазель Звезда, он-то ничего плохого о тебе подумать не может… Он в ноги мне повалился, чтоб я кинулся спасать тебя отсюда, будто не знал, что я и так кинусь… Мне вчера вечером пропуска было не достать, я только с утра добрался до генерал-губернатора, так Егор всю ночь просидел у нас в гостиной, как мы с Элизой его ни уговаривали лечь, он не лег, не сумел… Ах, да к чему я тебе говорю это? Что тебе до него? Разве ты кого-нибудь любишь?