В те годы утром я учился сам,А вечером преподавал историюДля тех ее вершителей, которыеИсторию вершили по утрам:Для токарей, для слесарей, для плотников,Встававших в полшестого, до гудка,Для государства нашего работников,Для деятелей стройки и станка.Я был и тощ и невысок, а взрослые —Все на подбор, и крупные и рослые,А все-таки они день ото дняВсе терпеливей слушали меня.Работавшие день-деньской, усталые,Они мне говорили иногда:— Мы пожилые. Мы еще не старые.Еще учиться не ушли года. —Работавшие день-деньской, до вечера,Карандашей огрызки очиня,Они упорно, сумрачно и вежливоИ терпеливо слушали меня.Я факты объяснял, а точку зренияОни, случалось, объясняли мне.И столько ненависти и презренияВ ней было к барам, к Гитлеру, к войне!Локтями опершись о подоконники,Внимали мне, морщиня глыбы лбов,Чапаева и Разина поклонники,Сторонники голодных и рабов.А я гордился честным их усердием,И сам я был внимателен, как мог.И радостно, с открытым настежь сердцем,Шагал из института на урок.
СЧАСТЬЕ
Л. Мартынову
Словно луг запахВ самом центре городского быта:Человек прошел, а на зубахПесенка забыта.Гляньте-ка ему вослед —Может, пьяный, а скорее нет.Все решили вдруг:Так поют после большой удачи, —Скажем, выздоровел друг,А не просто выстроилась дача.Так поют, когда вернулся брат,В плен попавший десять лет назад.Так поют,Разойдясь с женою нелюбимой,Ненавидимой, невыносимой,И, сойдясь с любимой, так поют,Со свиданья торопясь домой,Думая: «Хоть час, да мой!»Так поют,Если с плеч твоих беда свалилась, —Целый год с тобой пить-есть садилась,А свалилась в пять минут,Если эта самая бедаВ дверь не постучится никогда.Шел и пелЧеловек. Совсем не торопился.Не расхвастался и не напился!Удержался все же, утерпел.Просто — шел и пел.